Этна

Чэнь Мастер

Да она могла бы сказать — а знаете ли что, есть такой очаровательный бутик в Палермо, на том конце острова, двести пятьдесят километров в одну сторону, я хотела купить там резинку для волос — и я бы поехал.

А потом, сама дорога здесь — нескончаемый праздник. Ее такой делают итальянцы.

Это вот как выглядит: представьте, что вы плавно идете на запрещенных ста тридцати на своем «мерседесе», а вас с гневным гудком обгоняет и уносится вперед на ста шестидесяти местный житель на своем битом «фиате-пунто». Который на вид и ста не должен делать.

— Это же здесь, — уверенно

показала она мне на неприметный левый поворот с шоссе, которое давно уже на шоссе было не похоже. — Здесь-здесь… Совсем близко.

А потом было «вот за поворотом тут стоял рыбный ресторан у моря со стеклянной верандой — не может быть, он есть! Да тут вообще ничего не меняется, какое счастье!».

Вообще-то для меня это стало открытием: у нас на острове есть, скрываются в зелени, вот такие как бы деревни? Да даже и целые городки из очень странных домиков — круглых: с закругленными крышами и перилами балконов. Все очень-очень простые, все немного старые и смешные. Но увитые бугенвилеями и виноградом, с разросшимися пальмами и множеством иных деревьев. Шестидесятые годы. Памятник. И какой-то умерший памятник — где люди?

— Всё как тогда, — заторможенно сказала великая женщина. И вдруг резко обернулась ко мне:

— Этот поселок вот так и стоит пустым большую часть года. Это виллы, не дома. Но с мая по сентябрь — всё гудит. А уж как тогда гудело… К нам приезжали они все, Росселини, Джина как-то посетила, кто еще… Да Бернардо же! Бертолуччи, я имею в виду!

Вы можете сделать вечным лицо. Голос, к сожалению, пока не можете, он дрожит и вас предает.

— Идут себе вот по этой улице под ручку, в мятых штанах, что-то жуют на ходу — вот эти люди, с этими именами, — продолжала она, обращаясь как бы не ко мне. — Золотое кино, золотой век, и он был тогда здесь. Ах, вот сейчас направо, еще чуть-чуть…

Она, чуть споткнувшись, выбралась из машины. И замерла, подняв голову к наглухо забранным ставнями окнам повыше бетонного забора.

— Мы можем позвонить, сделать вид, что ошиблись, — подсказал я.

— Ах, нет, нет, а вдруг оттуда выйду — представьте, выйду я сама. Тогдашняя. Нет, давайте лучше… Вот отсюда я ходила каждый день к морю по этой тропинке. Я как раз тогда перестала быть женой Василия, э-э-э, Павловича, и мы с одним человеком сняли тут виллу на два месяца, а там, на берегу, были такие противные плоские камни. Но я же помню каждый из них и то, что за одним камнем песчаное дно, там не опасно.

У моря она строго на меня посмотрела:

— Ведь вы меня видели голой, как и многие-многие другие, на экране? Не отрицайте. Ну, и вот.

Этого нельзя было отрицать. Видел и помню.

Я так и сидел от нее метрах в пятнадцати на пустом берегу в конце пустой и безлюдной улицы, особо не отворачиваясь. И получал свой урок — что голая женщина может быть прекрасной всегда; впрочем, она постаралась оставаться ко мне спиной. Прекрасной спиной, с настоящей талией. Женщина у моря, чуть покачивающая бедрами, боящаяся оступиться: а ведь это красиво. Боже мой, ведь ей уже более шестидесяти лет.

И она, возможно, нашла бы купальник в своей сумке и в машине бы переоделась. Но делать этого не стала, и молодец.

Сохла на горячем ветру она недолго, и я думал, что дальше — наверное, все-таки в Таормину, а это очень жаль, но… Оставалось кое-что еще.

— А вы знаете, вон там за углом был магазин, — куда более спокойным, чем раньше, голосом сказала мне она. — И мы туда бегали за всем — за всем. Так вот, денег тогда ни у кого особых не имелось, а в магазине лежала такая колбаса. Вы не поверите, диаметром в полметра. А ведь мы все из СССР, у нас тогда была та, «любительская»… Точно такая. Но тут — полметра толщиной, и вкусная, вкусная! И вот представьте — огромным ножом этот усатый человек снимал лепесток заветрившегося края и отрезал нам…

Магазин, как ни странно, тоже был на месте, и в самом центре прилавка…

— Вот же она!!! — восхитилась великая женщина. — Она так и лежит! Вы видите? Вы видите?

— Это мортаделла, — сообщил я. — Еще бы ей не лежать. В нашем сельском магазине она тоже есть… А давайте попросим отрезать кусочек?

— Ах, мортаделла — теперь я знаю, как ее зовут, — чуть упрекнула меня она. — И — нет уж, пусть лежит. Я просто буду знать, что всё это есть. Да, ну а теперь…

Выходя из машины на площадке «Атлантиды», нависающей над морем, она чуть сухим голосом спросила меня:

— Вы уверены, что я вам ничего не должна?

— Только я вам, — усмехнулся я. — И вот что…

Я полез в сумку на заднем сиденье, вытащил оттуда бутылку изумительного просекко — оттенки чуть вяленных яблок и свежих абрикосов, послевкусие сушеных горных трав, очень деликатные пузырьки — и отдал ей со словами:

— От благодарной России. Обязательно надо охладить.

Она приняла бутылку как должное, мило улыбнувшись неподвижным лицом.

* * *

Это было только вчера, днем позже той самой истории — мигалки, вертолеты, странное вторжение в мое жилище, кровавые полотенца и всё прочее.

И я бы уже забыл эту загадочную историю так, как мы стараемся забыть две машины, врезавшиеся друг в друга на шоссе: металл, осколки, пластик, носилки с укрытым с головой телом у обочины — аккуратно притормозив, мы бросаем на этот ужас взгляд и проезжаем мимо. И выбрасываем всё это из памяти навсегда: нас не касается.

Но тут продолжение последовало менее чем через сутки. На закате воскресенья. Причем в таком месте, где вообще ничего, кроме хорошего, быть не может.

На нашем дворе.

Кантина, то есть винодельня, — она строилась не для войны, в щелях между камнями нет микроскопических частиц крови средневековых воинов, тут вам не замок Банфи в Тоскане. И всё же…

Здание построено примерно в 1830 году как зерновое хозяйство — сицилийское зерно тогда ценилось куда выше сицилийского вина. Но нравы на острове, наверное, были сложные. Построить зерновое хозяйство из четырех длинных двух-трехэтажных зданий под мощными черепичными крышами, вместе образующих замкнутый квадрат вокруг обширного двора, настоящую крепость? В Германии я бывал в таких винодельнях, но там сразу говорили, что это не то что «бывший» замок — он и сегодня именно шлосс и ничто другое.