Это бизнес, детка!
Шрифт:
Холодный металл коснулся моей кожи, что-то звякнуло, потянуло за руку. Я с изумлением обнаружила на запястье обнявший его наручник. Ох, подстава… Антуан поднял мои руки вверх, перекинул длинную цепочку наручников через поперечную балку балдахина и ловко защёлкнул второй металлический круг на другом запястье. Развернул меня лицом к себе. Снова взял пальцами за подбородок. Вероятно, моё лицо выражало в этот момент крайнюю степень удивления, потому что легкая усмешка исказила губы маркиза:
— Что такое, детка? Страшно? Я думал, вы, filles de joie*,
— Вся дрожу от страха, — подтвердила я. Озноб оставил меня в покое, спасибо медитации, но мурашки на коже остались. Их Антуан и принял за страх. Палец, пахнущий лавандовым мылом, скользнул по моей нижней губе. Антуан приблизил лицо, дыша сладким вином:
— У тебя чувственный рот, детка. Он создан для поцелуев.
Всё внутри залило тёплой волной непонятного счастья. Так поцелуй же меня, раз для поцелуев… Давай же… Чуть было не потянулась к нему сама, врождённая скромность не позволила. А Антуан раздул ноздри и снова развернул меня спиной. Снова задрал платье до пояса, стащил трусики и позволил им свободно упасть к ногам. Чёрт, чёрт, чёрт! Всё идёт совсем не по плану!
Первый шлепок я ощутила, как жители Нового Орлеана — ураган Катрина. Больно! Обидно! За что?! Почему? За опоздание наказывают деньгами, ну, в крайнем случае, лишают десерта, а тут — бьют по попе! Да меня в жизни никто не бил! Даже мать, та просто на меня внимания не обращала, а уж дядя и подавно! Что за БДСМ доморощенный?
Антуан приблизил губы к моему уху, шепнул с придыханием:
— Нравится?
Я с трудом удержалась, чтобы не обматерить его на родном языке, аж язык прикусила. Второй шлепок был гораздо сильнее, и тут уж я не выдержала, вскрикнула. Рука Антуана плотно легла на мой рот, я услышала злое:
— Не ори!
Запах лавандового мыла. Гладкость пальцев. Кольцо с оливковым бриллиантом прямо перед носом. Я задыхаюсь от злости и невозможности ответить, отомстить… Кольцо… Блин, так бы и укусила! Будет знать, что надо ладонь на рот класть, а не пальцы!
Молчи, Алёшка, терпи! Бриллиант не в сейфе, этот аристократ-импотент носит его на себе! Придётся извратиться и приручить мужчину моей мечты, не отрезать же ему палец во сне…
— Не ори, детка… Что за мода такая — орать? Если тебе больно — постони немножко. Давай попробуем.
И этот дегенерат влепил мне свою ладонь точно на то же место, что и раньше. Кожа уже горела огнём. Я послушно придержала крик и выдавила тихий стон. Антуан погладил мои губы:
— Умничка, ты быстро учишься.
Ещё один шлепок. Попа будет красная, я же на неё сесть не смогу два дня… Кретин! А кто-то говорил — стриптиз покажешь, письку потеребишь, он до тебя и пальцем не дотронется… Убью дуру!
Как ни странно, боли я уже почти не чувствовала. Только злость. Антуан отлучился на короткое мгновение и поднёс к моему рту бокал с вином:
— Выпей, детка. Ну, глоточек!
Я
— Что такое? Не нравится?
— Слишком сладкое, — буркнула я, пытаясь заглотнуть неприятное ощущение во рту.
— Предпочитаешь красное? Розовое?
Он отставил бокал на столик и прищурился:
— Хорошо, в следующий раз сервирую Шато д’Эсклан две тысячи третьего года. Оно как раз кисленькое…
В следующий раз? Не врёт? Он меня ещё раз позовёт? Тогда путь лупит по попе, я согласна!
Похоже, Антуан умел читать мысли, потому что его ладонь снова с размаху влепила пощёчину правому полупопию. Я только всхлипнула, потому что орать было запрещено, а стонать, как какая-нибудь наташа, не смогла бы. О да, мой сладкий, сделай мне больно!
Мой всхлип возымел возбуждающий эффект, потому что я услышала вжик молнии на брюках. Начинается часть «подрочит в кресле». Космос, зачем я послушалась внутреннего голоса? Надо было подождать, последить за прекрасным маркизом, встретились бы как-то по-другому, да вон хоть в магазине… А теперь… Резиновая кукла для мастурбации, вот кто я теперь.
Закрыв глаза, я вспомнила его руку, которая протянула мои очки. Длинные, вытянутые пальцы, короткие овальные ногти с милыми белыми пятнышками, широкая ладонь, но не грубая, как у занимающихся физическим трудом людей. Выпуклый венерин холм. Линия жизни длинная, но прерывистая, цепочкой. Он попадёт в аварию или тяжело заболеет. Что-то упругое и мягкое ритмично толкало меня в ягодицу… Не думать об этом. Шлепок. Ай! Да когда же это закончится? Сколько времени прошло? Час, два, три? Взгляд на настенные часы сообщил мне, что я нахожусь в этом гнезде порока всего пятнадцать минут. А мне кажется — уже целую вечность…
— Детка, почему ты молчишь? — его прерывистый голос, такой глубокий, с бархатистым тембром, вывел меня из ступора. — Тебе не нравится?
— Платье жмёт подмышками, — ляпнула я невпопад. Может, если он позволит мне раздеться, всё закончится быстрее?
Позволил. Ну как позволил… Пальчики длинные, к физическому труду не приученные, а вот так взяли и с поразительной лёгкостью разорвали розовое платьице пополам. Сверху донизу. Одним движением. Бли-и-ин! Не моё платье ведь! Совсем с ума сошёл, аристократ хренов! Близкородственные браки, вырождение, сумасшествие! Нет, правда, что он собирается делать?
Антуан развернул меня лицом к себе. Велик был соблазн опустить взгляд и проверить слова Наташи, но я не решилась. Смотрела лишь в оливковое безумие его глаз. Искала там похоть, страсть, возбуждение. Но нашла только усталость и обречённость. А потом маркиз снова задёрнул шторки, и взгляд его похолодел, заострился, стал безразличным. И голос преобразился:
— Сейчас не жмёт?
— Нет, — пробормотала я. А что было ещё сказать?
— Великолепно.
Он что, издевается?