Это был конец Августа
Шрифт:
– Останься немного. Я потом отвезу тебя. – говорит он.
Мои челюсти сжимаются. Перевожу взгляд на Элиота, просто чтобы не смотреть на них. Элиот следит за мной. Как-то странно. Без привычной игривости и веселья. Серьезно. Он осуждает меня?
Дана возвращается на свое место.
– Хорошего вечера. – бросаю я и разворачиваюсь на выход.
Меня разрывает изнутри. Не пойму почему. Чувствую себя стервой. Но не могу иначе. Я давно не делаю того, чего не хочу. А сейчас я совсем не хочу в миллионный раз утешать Дану.
Я почти добираюсь до выхода, когда его
– Эмма.
Дверь прямо передо мной. Не обязательно оборачиваться. Не обязательно отвечать. Я не хочу наговорить лишнего.
И тем не менее я оборачиваюсь. Как в замедленной съемке.
На лице Тристана вижу, то, чего там никогда не было – непонимание.
– В чем дело? – брови сходятся на переносице. – Что с тобой?
– О чем ты? – мой голос плоский, безвкусный. Мы с ним всегда говорим на английском. И наши слова сейчас как никогда раньше звучат по-разному.
– Ты ведешь себя как…как…
Он выдыхает, трет лицо руками, и я интуитивно понимаю, что он пытается сказать. Какое слово подбирает.
– Как? Как я себя веду? – остановись, мать твою, остановись, ты же не хочешь этого слышать. – Скажи это.
Он замечает вызов в моем тоне, в том, как я смотрю на него. А Тристан никогда не пасует перед вызовом. Особенно, когда исходит он от меня. Мы оба это знаем. Поэтому правда срывается с его губ без колебаний.
– Как бесчувственная сука. – почти шепот, но в моих ушах звучит эхом. – Вот как.
Делаю шаг к нему, приближаясь с каждым словом.
– Целый год. Я была рядом год. Каждый. Гребанный. День. Я была там, как и ты. – указываю в сторону зала. – И то, что она продолжает делать. Не отпускает. Держится за него. Страдает. Это ее собственный выбор.
Он меняется в лице. Будто не верит, что я только что это сказала.
– Думаешь, это просто? Вот так взять и перестать чувствовать.
Пожимаю плечами.
– Ты прав. Откуда такой бесчувственной суке, как я, знать что-либо о чувствах.
– Я не…
– Как ты не понимаешь, что делаешь только хуже. Ты ведь напоминаешь ей его.
Он резко отшатывается как от пощечины. Внутри меня что-то болезненно обрывается. Я замираю всем телом. Его взгляд мечется в пространстве, а когда вновь находит мой, я делаю шаг назад, не веря.
– Неужели ты.., – голос срывается, и я сглатываю. – Ты хочешь вернуть ее?
Он каменеет всем телом. Молчит. И это молчание неприятно касается кожи. Настолько, что я отхожу от него еще дальше. На этот раз меня не останавливают. Вылетаю на улицу. Небо сотрясает гром. Я вздрагиваю.
Только не это.
Только не сейчас.
Поднимаю взгляд к небу.
Первая капля касается щеки.
Нет. Нет.
Почему сейчас?
Бегу к машине. Как в тумане завожу двигатель и срываюсь с места.
В голове кричат мысли. Одна за другой.
Они с братом не общались много лет. Потому что полюбили одну девушку. Потому что эта девушка изменила Рафаэлю с Тристаном.
Капли начинают бить по лобовому стеклу. Мои руки начинают дрожать.
Два года назад история повторилась. Нет. Не совсем так.
Почему я не могу перестать об этом думать?
Почему это кажется таким неправильным?
Я не осуждаю.
Я никогда не осуждаю.
Я не хочу быть сукой.
Не хочу быть дерьмовой подругой.
Снова гром.
Врубаю музыку так громко, как могу. Кровь стучит в висках. Дворники размывают воду по стеклу. Сердце колотится. Делаю глубокий вдох.
Все из-за грозы.
Слезы подкатывают к горлу.
Все из-за грозы.
Спустя целую вечность добираюсь до дома. А дождь все не останавливается. Бегу к зданию. Поднимаюсь по лестнице. Замираю на площадке перед его квартирой. Рафаэль жил прямо подо мной. Дана какое-то время жила у меня. До сих пор помню, как застукала их на полу своей ванной. Помню, как мы вместе ели китайскую еду на моей кухне.
– Почему ты уехал? – выдыхаю в пространство и поднимаюсь к себе.
Как только дверь за мной закрывается, слезы вырываются из глаз. На кухне хватаю бутылку вина. Делаю внушительный глоток прямо из горлышка. Гроза. Каждый раз с раскатом грома я вздрагиваю. Уже не совсем понимаю, от чего именно. От шума или воспоминаний?
Музыка. Нужна музыка.
Ищу наушники с бутылкой вина в руках. Но никак не могу их найти. Переворачиваю всю гостиную. И ничего. Поэтому включаю колонку дрожащими пальцами. Но телефон сел. Где моя зарядка? Снова гром. Затыкаю уши. Опускаюсь на пол. Пью. Снова. И снова. Пью, пока мысли не превращаются в сплошной туман. Пока бутылка не заканчивается. А дождь продолжает идти. И вот я снова ребенок. Ребенок, но мамы больше нет, чтобы обнять меня. Ее нет, чтобы отогнать страх. Ее нет, чтобы успокоить. Как и нет его.
Поднимаюсь на ноги, слегка пошатываясь. Перед глазами плывет моя собственная гостиная. Добираюсь до спальни. Под одеяло. Забираюсь под одеяло и затыкаю подушкой уши. Чтобы не слышать. Чтобы не бояться.
Его нет.
Он не пришел.
Он не придет.
3
Гром. Тело против воли вздрагивает, и тарелка летит на плитку. Разбивается на крошечные осколки. Слышу негодование и ворчание со всех сторон. Неудивительно. Это уже третья тарелка. Еще было два стакана.
Опускаюсь на корточки, в очередной раз собирая осколки. Пот неприятно скатывается по позвоночнику.
Чувствую, как кто-то стоит рядом, затем опускается. Мне не нужно поднимать глаза, чтобы понять, кто это. Я узнаю его по запаху.
– Что-то случилось? – с беспокойством спрашивает Тристан, помогая собирать осколки. – Ты в порядке?
Нет. Я не в порядке.
– Да. – киваю, не поднимая взгляд.
– Эмма. – раздосадованный голос отца заставляет меня зажмурится. – Figlia, e meglio che torni a casa. (итал. «дочка, лучше иди домой»)