Это было в Коканде
Шрифт:
– У Иргаша.
Гасанов бросил перо:
– Ну-ка, расскажи все по порядку!
И Алимат подробно рассказал ему всю свою жизнь. Когда он кончил рассказывать, Гасанов, внимательно вглядываясь в его глаза, спросил:
– Значит, тебя простили за услуги?
– Да, - ответил Алимат.
– Теперь я стою на базаре. Базар - мой пост в Беш-Арыке. Слышу, люди говорят. Говорят раз. Говорят два. Говорят три. Я пришел тебе сказать.
– Что же говорят люди?
– Много.
– Что именно?
– Хамдам убил, - сказал Алимат и закрыл глаза. Открыв их, он увидал улыбку следователя.
–
– сказал, точно не доверяя ему, Гасанов.
– А Сапар? А Хамдам?
– горячо перебил его Алимат.
– Я-то знаю, что Хамдам боролся против советской власти. Сидел!
– В восемнадцатом году? Мало ли что было в восемнадцатом году! А потом?
– Не знаю.
– Вот видишь! Ты сейчас служишь у Хамдама?
– Да.
– Почему ты служишь у Хамдама, а сам показываешь против него?
– Я не против него, я правду говорю. Я сам видел через пять минут после убийства бойницу в стене.
– Бойницу?
– Да. В стене на площади. Я стал показывать. Хамдам молчит. Я говорю: "Надо сказать об этом".
– "Хорошо", - сказал он. Я потом его спросил: "Сказал ты?" Он сказал: "Сказал". Теперь бойницы нет. Заделана!
– Ты думаешь, что слухи правильные?
– Народу верю.
– Кого называют? Ведь не сам же Хамдам стрелял?
– Не сам.
– Тогда кто?
– Не знаю. Свои! Насыров Козак. Или кто? Кто раньше у него служил...
– Насыров был в эти дни в Андархане. Он сопровождал жену Хамдама.
– Да, Насыров не был. Ну, Сапар! Ну, еще есть люди, которые у него в восемнадцатом году были. Сейчас вся милиция новая. Новые джигиты. Старики теперь начальниками стали. Они председателями сельсоветов служат. Тут не Абита били. Тут Юсупа били.
– А как Юсуп относился к Хамдаму?
– Плохо. Сапар не скажет. А я помню!
– Почему? Они ссорились? Что между ними было?
– Це-це! Если бы я знал!
– Скажи, Алимат... Это дело серьезное, ответственное... Ты можешь лично назвать имена тех, которых ты подозреваешь? Можешь перечислить их? Но я тебя предупреждаю, ты должен не только подозревать, но быть убежденным в своем подозрении.
– Как быть убежденным? Своими глазами видеть? Тогда зачем ты? Я бы сам всех зарезал! Без тебя.
Следователь отпустил Алимата. Вечером он долго советовался со своими товарищами; он объяснял, что слова милиционера действуют на него почти гипнотически.
Товарищи пожимали плечами. Некоторые говорили, что не следует трогать Хамдама. Другие - что базар есть базар, мало ли там болтают глупостей. Третьи считали, что этот бывший басмач просто подослан убийцами, чтобы еще более запутать следствие. Четвертые весь разговор с басмачом называли бредом.
Всю ночь Гасанов не мог заснуть, а утром он подписал ордер на арест Сапара Рахимова и еще трех милиционеров, старых прислужников Хамдама. Он будто прыгнул в ледяную воду, когда выпустил ордер из рук. "Что делаю - не понимаю, но так именно и надо поступить", - подумал он.
42
Арест Сапара прогремел в Беш-Арыке точно взрыв бомбы. Обыватели, шепотом говорившие о Хамдаме, подняли головы. Пыльный, ничтожный Беш-Арык
Росли сплетни, усиливался шепот. Многие, чтобы обезопасить себя, вдруг вспомнили все старые обиды и навалились на Хамдама. Соучастник его подвигов в еврейском квартале Коканда показал следователю, что в 1919 году Хамдам поймал одного из начальников басмачей, издевался над ним и потом отправил в Коканд, а жену, красивую и необыкновенную женщину, приказал привести к себе на ночь, изнасиловал, мучил, а потом расстрелял под предлогом связи с басмачами. Так же говорилось о расстреле Дадабая, с которым Хамдам расправился, будто бы боясь его разоблачений. В кишлаках его бывшие джигиты рассказывали, что когда их полк был направлен в Таганрог, туркестанское правительство прислало им в подарок вагон сушеных фруктов и вагон риса, но все это по дороге Хамдам будто бы продал и они не получили ничего. Мелочь путалась с серьезным...
Хамдам, похудевший, желтый и мрачный, не выходил из дома, закрылся от людей, запер жен, отобрал от них драгоценности. Часть слухов, конечно, докатывалась до него. Во всех кишлаках сидели его люди, обязанные ему должностью, или услугой, или молчанием, так или иначе преданные ему. Преувеличивая или недоговаривая, эти люди сами создавали глухой шум.
Хамдам почувствовал тревогу, но держался твердо. Однажды утром среди бумаг Хамдам нашел отношение ферганского угрозыска. Следователь Гасанов просил его "лично прибыть для некоторых дополнительных объяснений в связи с новыми обстоятельствами по делу убийства председателя исполкома, товарища Артыкматова, и покушения на убийство комиссара бригады, товарища Юсупа". Эти простые канцелярские слова ударили его как пуля. Он побледнел, кинул бумажку и позвонил по телефону в Коканд узнать, где Карим Иманов. Ему ответили, что Иманов в Коканде, а завтра вечером уезжает в Самарканд. "Передайте Кариму, - сказал он, - есть большое политическое дело. Завтра я приеду утром. Говорил Хамдам".
Он решил выйти навстречу опасности. Хамдам экстренно вызвал к себе председателей сельсоветов. Все прибыли аккуратно. Он ни с кем из них не говорил предварительно, хотя некоторые приходили к нему на дом; ведь большинство из них в той или иной степени были его ставленниками. Собрание в милиции назначено было на пять часов вечера. Он заставил всех прождать его до девяти.
Люди гудели в темном кабинете, как встревоженный рой, испуганные, взволнованные, истомленные. Кабинет наполнился запахами садов и земли, запахом сала и дыма. Наконец два милиционера вошли в комнату и внесли две лампы. Другие двое встали у дверей. Вслед за ними появился Хамдам, вооруженный, одетый как на парад, с орденами. Все встали. Он прошел к письменному столу и сел, не здороваясь.