Это мое дело!
Шрифт:
– Таня… Ты… Ты хоть ходить сможешь?
Если бы я не знала столь хорошо этого потомка Чингисхана, то непременно бы растрогалась. Но им двигало не человеколюбие, а предчувствие глобального геморроя: в случае моего больничного придется перестраивать весь график смен.
На меня смотрели четыре пары глаз: три – выжидательно, одна – со смутным подозрением. Я протяжно вздохнула, лихорадочно соображая, что делать. Конечно, следовало бы успокоить начальство, но… Еще минуту назад я изображала едва ли не потерю ноги, чтобы отмазаться от свидания и штрафов. А теперь заверять, что все отлично и замечательно? Как-то э-э-э… слегка не с руки.
Ладно. Если не можешь остановить
– Айрат, ты ведь на машине. Довези меня до травматологии…
Спасение рабочего графика – это святое. Управляющий тут же согласился. Причем так быстро, что лысый не успел среагировать, а я уже была поднята с асфальта, подхвачена на руки и даже оттранспортирована метра на два. Потом меня подкинули словно мешок с картошкой, перехватив поудобнее, и в абсолютном молчании потащили дальше. Айрат пыхтел, потел, но пер в сторону стоянки, где под камерой пасся на выгуле его дастер.
Ха! Теперь я с полным основанием могла сказать, что начальство меня носит на руках! Только б не уронило, а то и впрямь сломаю себе чего-нибудь. Машка, подорвавшись с места, нагнала нас. Сопение удвоилось: к натужному прибавилось недовольное. Плевать! Главное, управляющий, как настоящий медбрат, вынес меня с поля бо… – пардон! – из эпицентра любовно-правового конфликта. За что я была ему искренне благодарна. Ровно до того момента, пока он, плюхнув меня на сиденье дастера, не начал допрос по поводу сковороды, дно которой после столкновения с головой одного лысого стало подозрительно выпуклым. Я каялась и уверяла, что выкуплю испорченный инвентарь.
У больницы покататься на начальстве не удалось. Едва Айрат вынул меня из машины, Машка подскочила и решительно перекинула мою руку через свое плечо. Управляющий – через свое, и они поволокли меня, подпирая с двух сторон. Машка еще и за талию обняла, мстительно тыкая острыми коготками. Точно на следующей смене раскатает меня в тонкий лист. Пришлось прыгать на одной ноге, как раненому бойцу.
Сгрузив меня на стул перед дверью кабинета, оба с облегчением выдохнули. Управляющий стребовал с меня клятвенное обещание, что, как только станет известен результат, я тут же ему напишу. И влюбленные отбыли. Выждав минут пятнадцать, я вскочила и на глазах у изумленной очереди бодро порысила обеими ногами к выходу.
Притормозив на крыльце, огляделась на всякий случай. Ни Айрата, ни его машины, конечно же, не было. Да уж, завезли так завезли. До дома теперь доберусь не раньше, чем через час. Зевота, как и усталость, напали без предупреждения и враз. Спать хотелось зверски. А впереди, до начала новой смены, меня ждало еще два собеседования…
Первые маршрутки появятся через час. Нет, и сейчас их можно было увидеть. Но пока водители не вышли в рейс, а спешили на заправку. Залить в урчащее нутро машин топливо, а в себя – дешевый кофе, не столько пробуждающий, сколько заражающий желанием убивать.
Метро откроется минут через тридцать. Но делать на нем крюк с пересадками – то еще удовольствие. При мысли о том, чтобы шикануть на такси, тут же начинала душить жаба. Уж лучше подышать воздухом.
Я зажмурилась от брызнувшего в глаза солнца и еще раз огляделась. Никого не выискивая. Просто так.
Летнее утро. Россыпь бриллиантов на газоне, деревья парка вдалеке – словно в молочной дымке. Скоро проснется бурный шумящий автомобильный поток, ветер потревожит марево легкого тумана. Наступит долгий и непростой день, в который ворвутся звуки и запахи. А воздух станет тяжелым, густым от ароматов духов, шаурмы, выхлопов. Все это будет совсем скоро.
Но пока – миг тишины. Я вдохнула его полной грудью. Переступила кроссовками. Под подошвой зашуршали мелкие камушки. Легко, перепрыгивая через ступеньки, спустилась с крыльца. И пошла.
А через минут двадцать за спиной услышала весёлую трамвайную трель. Ну мы и помчались наперегонки. До остановки было всего ничего. Я успела. И даже домой ввалилась почти вовремя. Но мама уже не спала. Она вышла в коридор, когда я осторожно стягивала с ног кроссовки.
– С Днем ангела, ма!
Она улыбнулась. И мне показалось, что в полутьме прихожей взошло солнце. Сглотнув комок в горле, я босыми ногами прошлепала в ванную. Мама привалилась к косяку, наблюдая, как я плещусь, склонившись над раковиной.
– Ты чего так рано встала? – проворчала я.
– Решила приготовить тебе завтрак…
Ну вот. И кто кому сюрприз хотел сделать, а?
– …шарлотку испекла. Еще теплая. Давай быстрее, пока не остыла.
Остыть шарлотка не успела. Наверное. На столе обнаружилась пустая тарелка с крошками, несколько размазанных по скатерти ошметков… И два пушистых белых шарика, которые весело махали хвостами-метелками. Шерсть, собранная резинками на макушках болонок, напоминала пальмочки, которые азартно тряслись. Собаки явно были довольны.
– Ах вы… – в сердцах воскликнула ма.
Хулиганки затявкали, гордо соглашаясь: «Да, мы!»
– И куда в вас только влезло?
«Влезло, влезло!» – радостно запрыгали Чупа и Копа. Черные сливины их глаз задорно блестели, собачье счастье лилось через край. А то, что большая часть шарлотки обнаружилась под столом… Так то мы же с мамой не сразу узнали, посему эффекта от удивления это не испортило.
Вообще-то, двух этих бестий звали Чупакабра и Конопля. Спонсором дивных кличек являлся мой младший брат-балбес. Каким-то мистическим образом в свое время ему удалось убедить всю семью, что это лучшие имена для двух жизнерадостных болонок. Но с учетом того, что сначала он предложил назвать их Мор и Голод, завести еще двух и собрать четверку всадников Апокалипсиса, Чупакабра и Конопля были все же предпочтительнее. Хорошо еще, что среди наших соседей не имелось сотрудников наркоконтроля. А то крики: «Куда делась конопля? Не могу найти!» – звучат весьма интригующе.
– Животы заболят – лечить не буду! – пригрозила мама, выкидывая остатки шарлотки в мусорное ведро.
Я сгребла обеих хулиганок в охапку. Розовые язычки замелькали, облизывая все, до чего могли дотянуться.
– Фу, Копа! Фу, Чупа! – уворачивалась я.
«Вовсе не фу!» – звонко тявкнула Чупа. «Не фу, не фу!» – поддержала Копа.
Эта перебранка разбудила и папу, и брата. Так что блины я пекла уже не таясь. Семья. Шумная и шебутная, разноголосая. Моя. Отец всю жизнь проработал простым электриком. Мама – врачом. Брат-оболтус окончил десятый класс. Два вечера в неделю он честно разносил газеты, распихивая их в почтовые ящики. А потом гордо хвастался, что уже сам зарабатывает. Другого выхода у Жеки и не было: наша семья жила не то чтобы бедно… Но деньгами не разбрасывались. И когда я четыре года назад поступила на бюджетное в весьма престижный вуз, то считала это большой удачей. А спустя пару месяцев – и вовсе чудом. Потому как вместе со мной на потоке училась Лариса Мальская – дочь весьма богатого бизнесмена. Девушкой она была красивой, но глупенькой. Как едко заметил староста ее группы (тот еще зануда и стукач), айкью Мальской был около ста двадцати. Только перед единицей еще стоял знак минус.