Это моя дочь
Шрифт:
Я из машины выхожу, благо мужчины заняты своим делом и на меня особо внимания не обращают. Они пытаются очень быстро найти иголку в стоге сена. Я стою и к себе прислушиваюсь. Кажется вдруг, что это самое важное.
Мне легко представить себя на месте Насти. Пусть причины были разными, но я знаю, что такое бежать. Я бежала больше пяти лет, я прекрасно понимаю, каково чувствовать себя загнанным зверем.
Оборачиваюсь — на меня никто не смотрит. Разревнули оперативный штаб, кто-то кричит что то, компьютеры, сигареты дым. А всего-то нужно найти одну женщину и одну маленькую
Ухожу незамеченной. Поднимаюсь наверх. Четыре этажа полных предпраздничной суеты. Вот закончится все, у меня и подарок есть для Даши — кукла. Надеюсь, не потерялись они в этой гонке последних дней.
Я выгляжу немного странно, хотя очень много. Моё лицо разбито, на мне мужское пальто. Люди сторонятся меня, но так даже лучше — идти легче.
— Думай, как она, — говорю себе я. — Ей страшно. Она не умеет бегать. Не привыкла. Она забилась в какой нибудь угол и не видит путей для отступления.
Я поднялась на самый верх — четвёртый этаж. Здесь большой кинотеатр и несколько кафе. Здесь её и видели последний раз. Она могла спуститься, да. Но вдруг она этого не сделала?
Распускаю волосы, чтобы светлые пряди упали на лицо и прикрыли огромный синяк. Опускаю голову. Иду. Туалеты. Служебная дверь. Открываю — не заперто. Здесь тоже туалет, комната с техническим инвентарем, и ещё одна дверь. Толкаю и её. Лестница наверх, там наверху выход на крышу и дверь любезно подперта кирпичом, чтобы не закрылась. Причина ясна сразу — стандартная, для любых организаций пепельница в виде банки из под разрекламированного кофе, серая крошка пепла на снегу. Холодно, но холодом меня не напугать.
Здесь явно чистят, да и снег на открытом пространстве скопиться не успевает, его просто сдувает ветром. Оглядываюсь — на крыше торгового центра я в первый раз. Впереди город, ночь уже скоро, но спать никто и не думает — скоро новый год. Завтра уже, одна ночь осталась.
Всматриваюсь в снег, брожу. А потом вижу цепочку следов. Взрослые и детские. Иду по ним, петляя между бетонными коробками из которых раздаётся мрачное гудение — видимо, вентиляция.
— Мама! — кричит Даша. — Ты пришла!
Она увидела меня первой. Настя, которая держала её за руку дернулась и у меня сердце замерло — на самом краю стоят. Темно, но мне кажется, что я вижу, как поблескивает лёд под их ногами. Скользко.
— Пришла, — согласилась я. — Настя, отпусти ребёнка, ей же холодно тут без куртки. Заболеет.
— Это моя дочка, — нервно отвечает она. — Я буду решать, а не ты!
За спиной хруст наледи. Так обернуться хочется, но я терплю, словно если отведу взгляд от дочери, то случится что-то непоправимое. Страшное. Необъятное.
— Конечно, твоя, — соглашаюсь я. — Я просто волнуюсь за вас.
Переминается с ноги на ногу. Замёрзла, тоже. Дашку крепко держит за руку, дуреха. Разве можно на льду стоять на самом краю? Я не вижу, но Даша видит тех, кто за моей спиной.
— Не слушай её, Демид! — кричит в отчаянии она. — Она лжет. Она хочет забрать у меня все, и тебя, и дочку… А больше ничего не осталось, и Миши нет больше!
Дашка беззвучно плачет, лицо её кривится, у меня сердце
— Настя, — жёстко говорит Демид. — Отпусти ребёнка.
Его жёсткость может все испортить. Рукой даю ему знак, чтобы молчал, не знаю, понял ли. Сейчас не помогут ни его силы, ни все его люди. А вот если говорить, просто, как женщина с женщиной, шанс есть, я чувствую.
— Я тебя понимаю, — тихо говорю я. — Как никто другой понимаю. Поэтому я тебя нашла первой, не они. Я мать, и ты мать. Я тоже бежала, так долго, что это стало смыслом моей жизни. Я тоже потеряла всех.
— Это Демид виноват, — капризно изгибаются губы Насти. — Во всем виноват. В том, что моя семья стала нищей. Мама погибла и папа тоже. И Мишка тоже из-за него умер. Он мог бы просто поверить мне и все. Зачем он слушал тебя? Зачем начал проверять? Я бы не стала искать твоего мужа, он бы не убил Мишу, если бы только Демид верил мне.
Снизу монотонно шумят машины — никто и не смотрит наверх, никто не видит на самом краю обледенелой крыши тоненькую девушку с ребёнком. Мне хочется посмотреть, как Даша, но я не отрываю взгляд от лица Насти, боюсь отвести даже на мгновение.
— И в этом я тебя понимаю. Я была, как ты, когда замуж вышла. Молодая, неопытная. Юная дурочка, в любовь верила.
— Я просто хотела, чтобы ему было больно! — закричала отчаянно Настя. — Чтобы он видел, как та, которую он так любит сильно, уходит, а он сделать ничего не может! Как я провожал своих родных! Поэтому я детей поменяла. Ты спала. А когда меня сквозь сон увидела, улыбнулась даже… Я просто поменяла их, я знала, что ты уйдёшь сразу, как сможешь. Я верила тебе, я знала, что ты будешь хорошей мамой. Ты сильная, ты сильнее меня. Но я любила твою девочку, верь мне! Я так сильно её любила. Не сразу это произошло. Я знала, что она больна и молчала. Я не отдавала её врачам, говорила, что сама педиатр. Но она была такой светлой, Ольга! Такой нежной. Я все сделала правильно. Она была мне предназначена, а не этот дьяволенок.
Мне глаза закрыть хотелось, они слезились от напряжения. Осознать. Что в первые месяцы жизни, когда операция была бы максимально плодотворной, Настя просто молчала. Ждала, когда моя дочь умрёт. Мне выть хочется, но я терплю. Я боюсь её спугнуть и делаю шаг за шагом. Медленно.
Движение я замечаю боковым зрением. Сначала мне кажется, что мерещится — слишком напрягаю зрение, боясь даже моргнуть лишний раз. А потом понимаю, что нас берут в клещи. Только сзади и с одной стороны люди Демида. А с другой стороны мой муж. Прижимается спиной к одной из бетонных коробок.
— Настя, — тихо прошу я. — Я не держу на тебя зла. Пойдём в тепло, пожалуйста.
— Он давно уже тут, — указывает подбородком на Андрея. — Думает, если убил по моей просьбе Мишу, то я отдам ему девочку. А я не хочу отдавать, она моя теперь!
Мне кажется, что все вокруг неправда. Андрей перестаёт скрываться, теперь я вижу его хорошо. Он тоже шаг делает к Насте. Насколько сильно его желание сделать мне больно? Думает ли он сейчас о последствиях для себя? Наверное, нет.
— Настя, — едва различимым шёпотом умоляю я. — отпусти её, пока не поздно.