Это моя школа [издание 1955 года]
Шрифт:
И Катя ясно почувствовала, что надо сейчас же, сию минуту, извиниться перед Анной Сергеевной. Сердце у нее забилось так, словно хотело выпрыгнуть, она стиснула зубы и решительно подняла руку.
Анна Сергеевна выжидающе посмотрела на Катю:
— Ты хочешь что-то сказать, Снегирева?
Катя встала и перевела дыхание. Говорить оказалось куда труднее, чем решиться поднять руку.
— Анна Сергеевна, — начала Катя каким-то глухим, прерывающимся голосом, — я один раз… сказала вам… ну… то, что не должна
Девочки, сидящие впереди, с удивлением оглянулись на Катю. И больше всех, казалось, была удивлена сама Анна Сергеевна. Она тоже смотрела на Катю, как будто припоминая, чем обидела ее эта шумливая, беспокойная девочка. Потом она улыбнулась немного растерянной улыбкой и провела рукой по волосам.
— Ничего, Снегирева, — сказала Анна Сергеевна. — Я на тебя не сержусь. Хорошо, когда человек находит в себе силу воли признать свою ошибку… Ты сейчас поступила правильно. По-пионерски.
На большой перемене
Еле дождалась Катя в этот день большой перемены. Уж очень хотелось ей поскорей поговорить с девочками обо всем, что случилось. Интересно, поняли они, почему она извинилась перед Анной Сергеевной, или нет? Неужели кто-нибудь скажет, что она просто испугалась, как бы новая учительница не стала придираться к ней? Нет, не может быть. Ни Настенька Егорова, ни Лена Ипполитова, ни Наташа, ни Аня никогда не подумают о ней так плохо. А то, что она будто «подлизывается», так это Ладыгина сказала, наверно, тоже не подумавши. Уж чем-чем, и подлизой Катя никогда не была. Ира это прекрасно знает. А все-таки на душе как-то неспокойно…
И вот наконец прозвенел долгожданный звонок. Большая перемена! Самое подходящее время, чтобы рассказать девочкам про вчерашний разговор с Людмилой Федоровной и с Петром Николаевичем и объяснить, почему она, Катя, не могла, ну просто не могла не извиниться перед Анной Сергеевной.
Катя вскочила с места и первая выбежала из класса.
— Девочки! — позвала она подруг, стоя в дверях. — Лена, Настенька, идемте скорее сюда, в самый конец коридора. Мне надо сказать вам что-то очень важное.
Но едва она переступила порог, как перед ней оказалась Оля. Они чуть не сшибли друг дружку с ног.
— Куда это ты, Катюша? — сказала Оля, отступая на шаг. — Постой, не убегай. Надежда Ивановна зовет вас к себе в пионерскую комнату.
— Кого зовет?
— Весь совет отряда и звеньевых.
— И меня тоже? — удивилась Катя.
— А как же! Если всех звеньевых, то, конечно, и тебя. Ну, собирайтесь скорей — и пошли.
— Оля, а ты не знаешь, что будет? — наперебой заговорили девочки. — Плохое или хорошее?
— А вот сейчас увидите, — слегка усмехнувшись, ответила Оля и быстро зашагала по коридору, а за ней — весь совет отряда и
Пионерская комната всегда казалась Кате самой красивой комнатой в школе, если не считать, конечно, актового зала. Все ей здесь нравилось своей нарядной, торжественной деловитостью — и большой, покрытый красным сукном стол, на котором были разложены детские журналы, и сшитые вместе номера «Пионерской правды», и дружинное знамя, стоящее у стены, а возле знамени — столик с горном и отрядными флажками. Здесь были всегда свежие цветы — на тумбочке, задрапированной кумачом.
Но сегодня Катя не замечала ничего вокруг — так сильно была она встревожена предстоящим разговором.
«Надежда Ивановна уже знает, конечно, как я вела себя все эти дни, — думала Катя. — А вот что я сегодня извинилась перед Анной Сергеевной, этого она еще не может знать. Ох, что-то будет? Что будет?..»
— Ну вот, Надежда Ивановна, все в сборе. Можно начинать, — сказала Оля значительно, и Катя по ее голосу поняла, что разговор будет серьезный.
Да, конечно, очень серьезный. Вон какое строгое лицо сегодня у Надежды Ивановны, как внимательно и пристально смотрит она на всех.
— Ну, девочки, — сказала Надежда Ивановна, поглядывая на свои ручные часы, — у нас очень мало времени. Так давайте не будем терять ни минуты. Садитесь, и потолкуем.
Девочки нерешительно присели на стулья, поставленные в ряд у стены. А Надежда Ивановна прикрыла поплотнее дверь, прошлась разок по комнате и остановилась прямо против девочек.
— Я бы хотела узнать, — начала она, переводя глаза с одной на другую, — почему у вас так неспокойно в классе? Что вас всех волнует? Говорите прямо.
Девочки переглянулись.
Старшая вожатая опять посмотрела на часы.
— Что же вы молчите? Перемена скоро кончится… Ну, Кузьминская, ты у нас председатель совсем — скажи ты.
— Надежда Ивановна, — начала Стелла, и лицо у нее сразу покрылось румянцем, — право, я не знаю… Я ничего плохого не сделала. На уроках я не шумела. И у меня нет ни одного замечания.
— Очень хорошо, — прервала Стеллу Надежда Ивановна. — Значит, ты не шумела и не получила ни одного замечания. Ну а другие? Тебя хоть немножко интересуют чьи-нибудь дела, кроме твоих собственных?
— Интересуют, — равнодушно ответила Стелла.
— Ну и что же ты заметила? Вес ведут себя так не примерно, как и ты?
— Нет! — сказала Стелла и сразу оживилась. — Другие на уроках шумят. Они почему-то недовольны.
— Чем же они недовольны?
Стелла замялась:
— Н-не знаю. Они, кажется, думают, что Анн Сергеевна слишком строгая и придирчивая.
— А по-твоему?
— По-моему, не слишком…
Надежда Ивановна кивнула головой и, заметив что Валя Ёлкина хочет что-то сказать, повернулась к ней: