Это сладкое слово – Камчатка

Стогов Владимир

Ещё неприступнее сейчас выглядела лиманная сторона: изобильный пресноводный лёд неустанными течениями гонялся туда-сюда и, цепляясь за берег, вдоль него торосился. Солёный и открытый океан на широте Жупанова не замерзал вовсе. Но время от времени из более высоких широт наносило плавучие льды. Которые в первый же попутный шторм на берег выбрасывало, где они – на морозном ветру! – вмерзали в мокрый песок намертво. Так что единственной природной магистралью между бастионами вмёрзших льдин и белопенными языками океанского наката оставалась прибойка. Но и она скатертью стелилась под ногами лишь при умеренном волнении и в отлив.

По этим обоим разрешительным условиям на сегодня им с Нукером – пофартило! И Груздев, сам того не заметив, проскочил до отметки кунгаса без передыху. Нукер, быстренько удостоверившись,

что игручие и шелестящие о берег волны на самом-то деле живыми не являются, а лишь таковыми прикидываются, прилежно семенил сзади, оставляя за собой на сыром песке по-щенячьи, слегка на раскорячку, трогательную в своей беззащитности цепочку следов.

И когда Груздев уже совсем было вознамерился передохнуть, вдруг с прибойки – метрах в двухстах впереди – начали взлетать один за другим белоплечие орланы. Самый крупный пернатый хищник всего северного полушария, занесённый в Красную книгу эндемик Камчатки – даже единичная встреча с ним заслуживала отдельной дневниковой записи. Здесь же птицыщи по-сытому тяжело отрывались от земли, натужно поработав крыльями, поднабрав высоту и перейдя на привычное им парение, раскруживались в разные стороны – целыми группами! И Груздев, продолжая идти на сближение, первым делом попробовал их пересчитать:

– Две, пять, семь-восемь…

Но тут, вперемежку с орланами, с того же самого места начали вспархивать и чёрные вороны, хоть и более лёгкие на подъём, но тоже далеко не мелкие «птички» – даже в сравнении с орланами! Поначалу успешный подсчёт поневоле смешался…

Навскидку получалось: до полутора десятков взрослых и молодых орланов и не менее дюжины воронов. Такое сочетание, а главное, небывалое скопление прибрежных пернатых хищников и чистых падальщиков могло означать только одно: впереди на прибойке лежало исторгнутое морем большое и съедобное нечто…

И только-только покончив с подсчётами, Груздев – подрагивающими от нетерпения пальцами – извлёк из подвешенного у него на груди бархатно-кожаного футляра свой подарочный цейсовский бинокль, но, едва наведя его на резкость, аж отшатнулся… – от выхваченной и шестикратно приближенной окулярами неожиданности!

Прямо перед ним на прогретом солнышком пляжном песочке, уютно умостившись на нём брюхом, накрепко зажав порядочный кус в передних лапах и характерно – по-собачьи! – поводя головою из стороны в сторону, дабы отрывать-откусывать неподатливую плоть не сравнительно слабыми передними резцами, а острокромчатыми коренными – пировал медведь! И не предупреди птицы Груздева о морском выбросе загодя, да не схватись он сам за бинокль, встречи с хищником – нос к носу! – ему бы не избежать: поскольку светло-бурый и ещё по-зимнему пышный медвежий мех и уже подсохший буроватый же песок прибойки по фону совпадали вполне.

Между тем зоологами-практиками были сформулированы три запрещающие принципа: мать-медведица с малышами-сеголетками, медвежья свадьба и любой крупный хищник возле свежезадавленной им жертвы – во всех этих случаях людям вообще (а человеку-одиночке в квадрате!) к зверям лучше было близко не подходить… И хотя в данном случае многотонный морской выброс (а в бинокль сразу за медведем просматривалось протяжённое и маловразумительное нечто) быть медвежьей давлениной никак не мог, следовало учитывать: что, во-первых, топтыгин вылез из зимней берлоги голодным, а во-вторых, пусть и не кровавое уже, но исторгнутое океаном нечто всё же являлось чьей-то плотью!

Вдосталь наглядевшись на медведя в бинокль, Груздев внимательно по сторонам осмотрелся. К сожалению, как раз в этом месте Коса обуживалась шагов до ста пятидесяти, и местность вокруг не только вполне открытая, но ещё и заснеженная… Так что вовсе незамеченными им с Нукером мишку облезть едва ли получится. Но надо хотя бы попробовать!

Приняв решение, Груздев – наконец-то! – сбросил с себя рюкзак и извлёк из продолговатого бокового кармашка морской сигнальный фальшфейер, а также предусмотрительно расстегнул на внушительном охотничьем ноже фиксирующее рукоять кожаное кольцо-антапку. После чего последовательно: вновь впрягся в уже потемневшие от пота рюкзачные лямки, разместил на левом плече по-прежнему им не увязанные лыжи и удилище, а правой прихватил ожесточённо, но молчаливо барахтающегося Нукера и фальшфейер. В таком виде он вновь, как давеча утром, почувствовал себя особо неуклюжим и громоздким… Но выбирать не приходилось и, прорулив между льдинами, он ступил на ненадёжный снег.

С океана – вместе со смиренными валами мёртвой зыби – тянул лёгкий сквознячок, уносящий на себе прочь, через Косу, все подозрительные запахи. А плеск и шорох небольшого прибоя тем не менее неплохо скрадывал все посторонние звуки. Снаряжение и верхняя одежда на Груздеве были цвета умеренно выгоревшего хаки, то есть, не хуже медвежьей шкуры, совмещали свой тон с общим фоном прибойки. К тому же, обладающий монохроматичным (не цветным) зрением медведь не может похвастаться на особую его остроту. Все эти факторы были не только хорошо известны Груздеву, но и – в полной мере! – им задействованы за время наблюдения.

Но стоило Груздеву полностью выйти на контрастный снег, как зверь тут же оторвался от трапезы и повернул морду в сторону непрошенного гостя. Заметив это, Ростислав в свою очередь приостановился и гикнул во всю мощь своих лёгких. Медведь, не меняя телоположения, то есть мордой по-прежнему в сторону предполагаемой опасности, живо вскочил на все четыре конечности. При этом разглядывающему весь его силуэт в профиль человеку стало ясно видно: как раздалось и провисло у зверя брюхо – нажрался! Груздев гикнул повторно; топтыгин поджал уши и разлапистой рысцой припустил наутёк по прибойке вглубь заповедника. Желая закрепить успех, Ростислав сбросил с рук на податливый наст Нукера, приподнял над головой на вытянутых руках все три продолговатых предмета и, победно заулюлюкав, рысью же поспешил за противником вслед. Но предательский наст отмерил ему пробежки ровно на пять шагов, а на шестой человек со всего маху увяз в сугробе по самые некуда… И покамест из сугроба вытрюхивался, медведя и след простыл.

Не особенно этим обстоятельством удручённый исследователь заспешил к океаническому выбросу. То ли истирающей силой морского прибоя, то ли стараниями падальщиков, а вероятнее всего, и теми и другими вместе туша уже была начисто лишена всех кожных покровов и мощного слоя подкожного жира, не просматривалось также и плавников. Цилиндрической формы остов в восемь с половиной метров длиной и около метра в диаметре казалось нацело состоял из хитроумного переплетения многочисленных кровеносных сосудов, нервных волокон и жил. Такое изобилие кровеносных сосудов сразу под слоем предполагаемого кожного жира могло принадлежать только морскому млекопитающему, судя по длине и форме тела – средних размеров китообразному. При этом с обоих концов, во всяком случае в том положении, в каком располагался сам остов на момент его обнаружения, ротовой полости не просматривалось. Затевать же вскрытие охотничьим ножом в уже начинающем ощутимо попахивать гигантском трупе Груздев просто побрезговал… Так что ограничился простейшими обмерами и схематической зарисовкой в «дневнике наблюдений».

Более ничего примечательного при движении по прибойке вплоть до самого устья ключа Горячего им за сегодня не встретилось. Зная наверняка, что именно Горячий и является первым по счёту значимым, пресноводным потоком, Груздев тем не менее погрузил в его воды свою проверяющую руку – ощутимо тёплые! Как раз на этом тепловом эффекте и выстраивался их заключительный двухкилометровый рывок до самого одноименного с ключом кордона. Горячий ключ протекал по глубоко врезанной им же самим в податливые вулканические породы русловой долинке, которую за долгую зиму пурги от души заваливали снегом, но повдоль неустанно подогреваемого водного потока неизменно поддерживалась где-то метровой ширины прирусловая проталина. Впрочем принимая во внимание факт неустанного наращивания и спрессовывания долинных снегов, к марту месяцу это была уже не просто проталина, а настоящая снеговая траншея где вровень с плечами и даже макушкой высокорослого Груздева, а где и перекрывающая его с головой. То же и по ширине: ключ бурлил перекатами и низвергался водопадиками, круглился омутками и расползался на рукава, далеко неодинаковым был также и отмериваемый пургами на каждом конкретном участке приток снеговой массы – в результате отнюдь не на всём своём протяжении траншея была комфортной для движения под загрузкой. Кое-где приходилось с рюкзаком сквозь неё с усилиями пропихиваться, а то и взгромоздив заплечный мешок себе на голову, и вовсе протискиваться бочком.