Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
— Совестливый, говоришь?
Странные, недобрые нотки в голосе Александра Егоровича заставили Алексея Ежихина снова засунуть под колено пилу, за которую было взялся.
— А скажешь — нет?
— Бессовестный, скажу! Об него людям — мараться только, верно, что не брезгливый ты, Лешка. Он же тебе, гнилая его душа, государственный матерьял краденый продает да еще пол-литру требует, вроде как за хоро-шесть, Могешь ты это своей головой сообразать?
Алексей дурашливо передвинул на
— А ты соображаешь своей, что мне дом надо строить? Где я тес или стекло брать буду, ежели в райпе нету?
Но Заеланный не собирался умолкать.
— В том, парень, и суть делов! Матерьял есть, только у нас в торговой сети не наблюдается. А почему? — Последовала многозначительная пауза. — Потому что не требуем, поближе ищем. Чтобы с магарычом. Потворствуем то есть. Вот ты бы подсказал кому следует, тогда…
— Это пускай подсказывают кому надо, я малограмотный, моя хата теперь вовсе с краю. — Подмигнув, Алексей похлопал ладонью по срубу — ласково, как по шее работящего коня.
— С краю… Хата еще ништо. Лишь бы душа на хуторе не жила, не дичала. К тебе, Алексей, однако, вопрос у меня есть. Я со следователем Ильюхой толковал опять нонеча, он говорит — свидетелям полагается быть в таком деле. Ну, что Канюков поперед Бурмакина шел за зверем. А свидетели, сам понимаешь, я да ты.
— Не, — решительно отмахнулся Алексей. — Не пойдет. Я, Егорыч, ничего не видал и не слыхал.
— Да мы ж с тобой вместе…
— Не, — перебил Ежихин, — я сам по себе. Пускай милиция разбирается, за это ей деньги платят.
— Тут дело в справедливости, ты пойми…
Алексей выдернул из-под колена ножовку, вставил в начатый рез.
— Иди, Егорыч, гуляй. У меня дело стоит, план не выполняется. Баба премии лишить может. Так что давай иди. Дуй.
И зашоркал ножовкой.
Но Александр Егорович только вздохнул и, опираясь на руки, поискал для тощего своего зада более удобное положение — отсидел. Покачав головой, спросил:
— Выходит, справедливость тебе ништо? А?
Ежихин не ответил, и старик, подождав, с нарочитой серьезностью обратился к Кольке, строившему что-то из колобашек:
— Видал? Вырастешь — совестно тебе будет за отца, это уж точно. Если человеком вырастешь. А человеком, однако, враз не станешь при таком батьке, ежели другие не пособят.
Он встал, разогнул спину.
— Верно, что надо мне идти. Отцу твоему, парень, лучше вон с Ганей разговоры разговаривать, — глазами показал Александр Егорович на проходившего мимо Кустикова, будто Кольку и вправду могло интересовать это. — С Ганей ему сподручнее, чем со мной. Антиресней.
И в самом деле окликнул:
— Эй, Ганя! Зайди с человеком покурить, побеседуете, как шило на мыло
Кустиков осторожно снял с плеча новую, сплетенную из краснотала нехитрую рыболовную снасть — морду. Норовя уберечь сапоги от грязи, подошел к срубу.
— Чего звал?
— Шибко ты мне нужон, звать тебя, — нелюбезно ответил Алексей, но погодя объяснил: — Егорыч это почудил, смехом.
Ганя стрельнул бесцветными глазками в спину уходящего старика, ругнулся. Потом, доставая кисет и усаживаясь на чурку, с которой только что поднялся Заеланный, пожаловался:
— Пристал. Да еще спина, — он снова выругался, — ни согнуться, ни разогнуться.
— Реку городить будешь? — небрежно поинтересовался Ежихин.
— Загородил. Не реку, ключ. Реку разве дадут загородить? Общественный рыбнадзор. Теперь ни к чему подступиться не позволяют, ни к рыбе, ни к зверю. Скоро такой закон придумают, что и дышать не моги.
— А надо бы для тебя такой закон выдумать. В единоличном порядке! Ведь ежели тебе дать волю — все живое да годное враз переведешь в деньги. Скажи — нет?
Ганя ничего не пожелал сказать.
Ежихин отложил ножовку и ловко, одним ударом топора, сколол еще одну колобашку, швырнул сыну. Оставалось подчистить пропил долотом.
— Место выбрал, однако! — не то позавидовал, не то похвалил Кустиков, оглядываясь вокруг. — Никто не видит.
— Егорыч хаял, — вспомнил Алексей.
— По дурости, — фыркнул Ганя. — Тех же хариузьев поймаешь, так без всякого домой принести можно. Разговоров лишних не будет.
Он курил, время от времени слюнявя палец и примачивая самокрутку, чтобы не горела слишком быстро, — экономил табак. Ежихин, передвинувшись по бревну к месту следующего гнезда, некоторое время работал молча, не глядя на Кустикова. Потом без особого интереса спросил:
— Яшку-то не видал?
— Якова Иваныча-то? — подчеркивая, что по имени-отчеству величает, не фамильярничает, уточнил Ганя. — С Татьяной переназывал мне в больницу завтра придтить. А тебе чего?
— Так, — буркнул Ежихин.
— Скажи ты какая напасть на человека! Ни за што ни про што пострадать пришлось, ай-яй-яй!
— Друзья в красных погонах разберут, за што или ни за што, — усмехнулся Алексей.
Кустиков насторожился.
— Милиция?
— А кто же еще?
— Чего им разбирать?
— Найдут. Ильюха-следователь копает уже.
— Чего ему копать?
— Знает, поди. Зря в тайгу бегать не стал бы.
— Обязан бегать, порядок такой, — сказал Кустиков. — Хошь не хошь, а беги. Служба!