Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
Сударев развел руками:
— Надо, Паша! Родные места зовут, как ни говори, да и Наташке все равно в институт. А теперь еще… штука!
— Что такое?
— Черт знает что. Светка, дочка этого самого Канюкова, Наташина подруга, права убежища у меня попросила.
— Ничего не понимаю, Филипп Филиппович.
— Думаешь, я много понимаю? Говорит: ушла из дому, буду устраиваться самостоятельно, разрешите пока пожить.
— Нашкодничала чего-нибудь дома?
— Да нет… Из-за этой истории с Бурмакиным. Мол, уважение к отцу потеряла, не хочу притворяться. С одной стороны,
— Задача… — кивнул Рогожев.
— Не просто задача, головоломка.
— Ну и что ты сказал ей?
— Сказал, пусть заканчивает школу. Гнать не намерен. Не объест.
— Может, с матерью ее поговорить?
Сударев задумался, потом отрицательно мотнул головой:
— Думаю, не стоит. Обидится, что за ее спиной с мамой советуются. Вгорячах махнет куда-нибудь к чертям на кулички…
— Девка с характером, выходит?
— Характера еще нет, больше в него играет пока что. Мечется. Примеривает, какой к лицу. Ну, да это и понятно — в такие годы. Вроде бы плохого не должна выбрать, поэтому и боюсь: не сбить бы!
— Не знаешь действительно, как лучше…
— Ладно. Поживем — увидим. А пока, может, полом твоим займемся? — Сударев прошелся по комнате, пританцовывая на особенно зыбких половицах, поморщился. — Боюсь, балки менять не пришлось бы, тогда возни хватит. — Он решительно сбросил пиджак, закатал рукава. Под нездоровой, давно не видевшей солнца кожей толстыми синими шнурами лежали вены. Склероз начинал уже завязывать на них узлы.
Рогожев вышел из дому почти на час раньше — может быть, удастся поговорить о Бурмакине, если первый секретарь вернулся. От райкома до рудника десять минут ходьбы, успеет вовремя заступить на смену — Крутых долго не задержит, мужик понятливый.
— Чего так рано отправился? — окликнул его электрик Ерников, тащивший от водокачки сразу три ведра с водой — два на коромысле, а третье, обливая штанину, в руке.
— В райком надо зайти.
— А-а, — Ерников уважительно кивнул и стал бережно опускать на землю ведра, явно рассчитывая скрасить кратковременный отдых разговором. — Так что, Пал Васильич, значит, прикрывают райком-то? Слухи такие ходят, однако.
Павел заулыбался.
— Зачем слухи — об этом в газетах пишут, почитай. Только не прикрывают, а реорганизуют. У нас районного комитета, как такового, возможно, и не будет.
В кабинете первого секретаря принимал Ляхин, — Крутых еще не вернулся из командировки.
Разговаривать с Иваном Якимовичем Рогожеву не хотелось: второй секретарь обычно избегал самостоятельных решений. Отделывался общими фразами, обещаниями подумать и чуть не о каждом пустяке советовался с первым секретарем. Но теперь, показавшись Ляхину, уходить было неудобно.
Слушая Рогожева, Иван Якимович сосредоточенно постукивал по столу торцом наборного мундштука, потом долго и внимательно разглядывал его, словно боялся, что пластмасса могла треснуть. Поморщившись и сокрушенно покачав головой, как будто углядел-таки трещину, сказал:
— Н-нда, неприятно. Представляешь, какая история, а?
Павел пододвинул к себе пепельницу и,
— Понимаете, нельзя до суда доводить! — устал ждать Рогожев.
Иван Якимович взглянул на него, как смотрят на чудаков, надоедающих повторением всем известных истин.
— Это ж главное, чтобы до суда не доводить. А то коммунист, уважаемый человек — и под суд! Некрасиво получится.
— Главное не в этом, — не согласился Рогожев. — Главное в человеке.
— Ну, а я тебе о чем? На виду всегда был, поддерживали его. Позор!
— Кажется, вы меня не хотите попять, Иван Якимыч, — нахмурился Рогожев. — Я совсем о другом говорю. О том, что Бурмакин — главное.
— Бурмакин? — удивился Ляхин, но тотчас вспомнил. — Ах да, Бурмакин! Действительно, Бурмакин еще… А, черт!
— Как бы характер на всю жизнь не сломать парию, Иван Якимыч.
Ляхин прекратил наконец выстукивать стол.
— Хм… И что ты предлагаешь? Конкретно?
— Нужно, чтобы Канюков в партийном порядке ответил за свой поступок. А если понял, что натворил, — пусть хоть поговорит с Бурмакиным. Нельзя, чтобы парень перестал верить в людей…
Ляхин понимающе прищурился.
— Значит, покончить дело мирным путем? Высокие договаривающиеся стороны? Ну что ж, правильно.
— Опять вы не о том, Иван Якимыч…
Ляхин не позволил ему закончить. Встал, оправляя под офицерским ремнем темно-синюю гимнастерку, кивнул.
— Ясно, Рогожев. У тебя все?
— Все… — Павел пожал плечами.
— Ну, хорошо, что зашел. Правильно поступил.
Пожав пухлую ладонь, Ивана Якимовича, парторг двинулся к двери.
Стрелки часов подвигались к трем — Рогожеву пора было заступать на смену.
А Иван Якимович, когда дверь за Павлом затворилась, почему-то вдруг обратил внимание на то, что к косяку она примыкает неплотно, и неожиданно для себя сказал:
— Непорядок.
Сказано это было не столько двери, сколько самому себе. И не про щель вовсе. Но так уж получилось, что адресовался Иван Якимович вроде бы именно к двери. Усмехнувшись несуразности этого, встал. Заложив руки в карманы, прошелся по кабинету и остановился, с любопытством разглядывая свое отражение в настольном стекле.
Отражение было мутным, призрачным. Иван Якимович недовольно поморщился: ему всегда нравилась собственная вещность, телесность, чтобы энергия источалась из него, как тепло от хорошо натопленной печи. И снова он пробурчал под нос себе:
— Непорядок.
Происходило недопустимое безобразие, конфуз, а больше всего Иван Якимович боялся именно скандалов и конфузов.
— Дубина, — сказал он.
Теперь слово имело точный адрес — Якова Ивановича Канюкова, который подводил не только себя, не только себе пакостил, но и Ляхину Ивану Якимовичу. Человеку, ни сном ни духом не повинному в каких-то дурацких охотах за лосями. «Черт побери, до чего же мельчают люди, не удерживаемые больше высоким должностным кредо!» — огорченно подумал Иван Якимович, не без удовольствия произнося про себя неточное, но почему-то понравившееся словечко: кредо.