Это случилось в тайге (сборник повестей)

Клещенко Анатолий Дмитриевич

И опять, как давеча, Черниченко развел руками.

— Вот видите… — начал было прокурор, но Илья его перебил:

— Антон Петрович, кроме моего личного мнения, есть мнение старого таежника Заеланного, соседа Бурмакина, вместе со мной изучавшего следы. Потом — врача, о характере травмы. Показания Бурмакина есть, ну а…

Теперь перебил Блазнюк:

— Вы отдаете себе отчет, как будут расцениваться показания Бурмакина? Насколько убедительными будут они для суда, после того как…

Дверь неожиданно распахнулась — без робкого просительного постукивания, столь обычного для двери в следовательский кабинет. Так недавно вошел Блазнюк, только начальство

входит таким образом, а на пороге стоял всего-навсего Алексей Ежихин.

— Здорово, начальники! — сказал он, заботливо прикрывая дверь.

— Мы заняты, — резко бросил ему прокурор. — Зайдите позже, только предварительно постучите.

— У меня время не казенное, свое, чтобы по десять разов приходить, — ответил, вытаскивая кисет, Ежихин. — Точно? — фамильярно повернулся он к Черниченко.

Тот, перехватив вопросительный взгляд прокурора, объяснил:

— По этому самому делу: Вы извините, Антон Петрович…

Блазнюк на мгновение задумался. Потом обратился не к следователю, а к Ежихину:

— Минуточку посидите в коридоре, товарищ. Мы только закончим разговор.

— Ладно, валяйте! — подумав, согласился Ежихин и доверительно объяснил Черниченко: — Я пока на Подгорную схожу, дело у меня к свояку. Ежели задержусь маленько — ты подожди, слышь?

Когда он вышел, прокурор встал, с грохотом отодвинув стул. Не глядя на Черниченко, молча прошелся по кабинету. Наконец, рассеянно отскребая носком сапога приставшую к полу капельку сургуча, заговорил, снова переходя на «ты»:

— Да, история некрасивая. Очень. В этом я совершенно с тобой согласен. Возмутительная история! И конечно, надо привлекать Канюкова. Так что пусть милиция принимает дело к производству и действует.

— Я сам закончу, Антон Петрович.

— Зачем — сам? Делами о браконьерстве занимаемся не мы, нельзя лезть через голову милиции. Давай-ка, брат, будем соблюдать порядок.

Черниченко жевал мундштук погаснувшей папиросы и думал о том, что следы в тайге наверняка затаили теперь, дознавателю из уголовного розыска Николаю Махоткину думать нечего в них разобраться. Что Канюков твердо упрется на своем, выставляя Вальку Бурмакина браконьером. И Махоткин, пожалуй, вынужден будет ему поверить, как поверил бы и следователь прокуратуры, Илья Черниченко, не побывай он вовремя на месте происшествия. Конечно, Черниченко не преминет разъяснить кое-что Махоткину. Но если у того не будет собственной безусловной уверенности, то… дело могут и прекратить.

— Милиция может прекратить дело, Антон Петрович. Не сумеют доказать.

Прокурор укоризненно покачал головой:

— Нехорошо, Черниченко. Это называется самомнением — считать, что только вы справитесь с какой-то задачей.

— Но, Антон Петрович, ушло же время, весна ведь! И потом, вещественные доказательства, пули… Создается превратная картина…

— А если кое-кому кажется, что превратна созданная нами картина?

— Так есть свидетели… Косвенные улики…

— Свидетелей, Черниченко, с таким же успехом опросит милиция. И разберется в уликах, на то розыск у них существует. Вот когда он не разберется, тогда мы с вами скажем свое слово. Поможем, в крайнем случае подключимся. А пока… пока у меня к вам все. Желаю успеха.

Он вышел, поскрипывая мерцающими сапогами.

Блазнюк был доволен и недоволен собой.

С одной стороны, — правда, ради соблюдения законности! — в какой-то мере выполнена дурацкая ляхинская просьба. С полным правом можно ему сказать, что прокуратура расследования не ведет, а с милицией пусть сам разговаривает,

если хочет. Во всяком случае, ему, Блазнюку, можно не давать Ляхину объяснений, почему да отчего «не прислушивается к мнению товарищей, далеко не безразличных к происходящему в районе», как любит выражаться Иван Якимович. Нет канюконского дела в прокуратуре — и все! Но, с другой стороны, дело перейдет милиции, а там… Там улита поедет — подумаешь, дело о браконьерстве! — и может действительно никуда не приехать. В этом отношении Черниченко прав, пожалуй. Но и прокурор Блазнюк тоже прав, ему не в чем упрекать себя. Разве у него есть основания не верить в оперативность работников милиции? И потом, в конце концов, прокуратура всегда сможет вмешаться, хотя бы даже в порядке надзора. А пока пусть Черниченко привыкает к дисциплинке, не думает, что на нем одном свет клином сошелся, — хороший парень, но следует несколько охлаждать его горячность, юстиция обязана быть выдержанной…

И все-таки, не находя никакого криминала в своих поступках, он испытывал чувство, с каким мальчишкой возвращался домой, получив в школе двойку за поведение.

А Черниченко закуривал новую папиросу. Погасив спичку, остановил взгляд на злосчастной сургучной капле, которую безуспешно отскребал с половицы прокурор. В это мгновение зазвонил телефон.

— Паша? — удивился Черниченко, подойдя к аппарату. — Ах да, ты же в ночь сегодня! Настроение? Настроение такое, что… Ты откуда? Звонишь, говорю, откуда? Нет, не могу, тут один свидетель появиться должен. Именно сейчас. Слушай, ты лучше загляни, все равно мимо проходить. Да, буду на месте! Не десять и не пятнадцать минут, дольше буду!

Он с силой положил на рычаг трубку — никакого желания «рассказать кое о чем» Пашиным горнякам у него не было, тем более сегодня. И ради чего вздумал Рогожев пропагандировать на руднике криминалистику?

— Заносит же тебя, однако! — встретил он приятеля, когда тот появился на пороге. — Какой из меня лектор, сам подумай! Чего я им буду рассказывать? Шейнина пусть лучше читают, в сто раз интересней получится!

— Ты меня не так понял. — И, как прокурор недавно, Павел без приглашения уселся за следовательский письменный стол. — Ребятам из голубевской бригады надо объяснить толком, как это у Бурмакина с Канюковым получилось. Ты извини, может, я преждевременно, но нельзя было молчать, понимаешь? А теперь хотят посоветоваться с тобой, чтобы показательный процесс и всякое такое…

— И всякое такое? — с невеселой усмешкой переспросил Илья.

— Ну, например, в газету…

— И процесс показательный, значит?

— Ну да… а чего ты так? Вроде с иронией, что ли?

Волоча ноги, будто они перестали сгибаться, Черниченко приблизился к столу и, трогая подбородком пуговицу на груди, сказал:

— Без иронии, Паша, какая к чертям ирония… Приказано передать расследование милиции, в новые руки… Так что, боюсь, показательный процесс не состоится. Ну и… пока у меня к вам все! — с горечью передразнил он Блазнюка.

Рогожев посмотрел на него с откровенным недоумением.

— Объясни, чего ты в бутылку лезешь? Ну, передашь в милицию, там проведут следствие и — в суд. Так я понимаю? Или обиделся, что в некотором роде поработал на дядю, жалко передавать?

— Эх, Паша, Паша! — Черниченко обогнул стол и, подойдя к приятелю, облокотился на его плечи. — Ни черта ты, Паша, не понимаешь! Следствие — это тебе не теорему доказать на бумаге. О тонкостях говорить не буду, поверь на слово: зашиться может Махоткин в таком деле. Запутает его Канюков.