Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
— Глупо! — вслух произнесла Светка.
Ну, она вернется домой. Ну, мама ее утешит, вместе поплачут. А остальные? Ведь для остальных она тем более останется дочерью Канюкова, яблоком, недалеко падающим от яблони, — хотела уйти и… передумала. Разве не так?
— Не так! — сказала она твердо и так громко, что проходившая мимо женщина с кошелкой оглянулась. И Светка обрадовалась, что есть свидетельница окончательного ее решения, что теперь нельзя уже идти на попятную, легче не идти.
Подхватив чемодан — и на этот раз вовсе не почувствовав его веса, — Светка поспешно вернулась в только что оставленный чужой дом. В дом, из которого трусливо бежала. И чтобы
Районный прокурор Антон Петрович Блазнюк елозил лбом по холодному стеклу окна; когда стекло нагревалось, передвигал лоб вправо или влево, на новое прохладное место. Нет, у него не болела голова, просто так было легче думать. А подумать кое о чем следовало.
Первый секретарь вот уже несколько дней задерживался в краевом центре. Даже по этому можно было судить, что реорганизация райкома дело решенное. И хотя лично прокурора Блазнюка это касалось мало, можно сказать совсем не касалось, он с неудовольствием думал о предстоящих переменах. Сложились определенные отношения — привычные, испытанные временем, и вдруг нате вам! Люди должны будут сниматься с насиженных мест, менять привычки, знакомства налаживать заново.
— Ты думаешь, Ляхины тоже уедут? — спросила его жена. — Анна Михайловна вряд ли захочет везти с собой пианино…
А-а, это их дело!
— Но если не дорого, Антон? Ведь не за одиннадцать же тысяч они будут продавать, оно уже шестой год у них.
— Теперь за одиннадцать тысяч можно купить десять.
— Ах, не могу я привыкнуть считать по-новому, вечно путаюсь!
— Пора привыкать, милая, — сказал Блазнюк и, помолчав, решил: — У нас нет лишних денег.
— Ты мог бы попросить Ивана Якимовича подождать…
Прокурор неожиданно выругался:
— Черт! Иван Якимович звонил мне по поводу Канюкова, я совсем позабыл.
Недовольно морщась, он стал одеваться.
— Так как будем с пианино? — неуверенно спросила жена.
Но у прокурора, видимо, иссяк запас благодушия. Вожжа попала под хвост, как выражалась его жена о таких колебаниях в настроении супруга.
— Как были! Без пианино, — сказал он и, уже с порога, оглядываясь через плечо, прибавил: — Что бы ты с ним стала делать, интересно? Лишнюю пыль стирать? Кто на нем играть будет?
Она попыталась робко возразить:
— Но у всех порядочных людей…
— С жиру они бесятся, вот что! — зло сказал прокурор и, чтобы не слушать дальнейших возражений, хлопнул дверью.
«Действительно, — думал он, — на кой ляд нам заводить пианино? „Чижика-пыжика“ одним пальцем бренчать, как Ляхин?» Ей-богу, подобные бессмысленности всегда вызывали у него чувство раздражения! Когда-то за преферансом даже посмеялся над этим… как он тогда выразился? Ах да, музыкальным чудачеством! Но дело, конечно, не в чудачестве, а все в том же «равнении на порядочных людей». Мода в некотором роде, что ли? Извините, прокурор Блазнюк за модой гнаться не собирается! Его, в конце концов, положение обязывает вести себя подобающим образом,
Неужели Ивану Якимовичу не ясно, что приятельские отношения — приятельскими отношениями, а юстиция остается юстицией?
Тем более, Канюков уже давно не работник такого масштаба, чтобы ломать с кем-то из-за него копья. Просто не хочется лишних сплетен вокруг Канюкова и райпо, но советовать прекратить ради этого дело, даже пустяковое… Нет уж, Иван Якимович, увольте: прокурор Блазнюк уважает закон, которому служит!
Впрочем, Черниченко, помнится, ничего не говорил о каком-либо нарушении закона Канюковым. Нет, браконьер убил лося, и речь шла о том, чтобы объяснить браконьеру именно законность действий Кашокова. Так, кажется? Черниченко, безусловно, более квалифицированно разобрался в происшедшем, нежели Ляхин. И не исключена возможность, что Иван Якимович, перепутав ситуацию, забил в набат зря.
— Тяжелый день понедельник, а, Черниченко? — весело спросил он, без стука входя к лейтенанту, читавшему какое-то дело. Судя по всклокоченной шевелюре и количеству натыканных в пепельницу окурков, день у того действительно был тяжелым. — Ну, хвастайся, как дела?
— Хвастаться нечем, Антон Петрович. Да и дел, собственно говоря, нет.
— Значит, уже есть чем хвастаться, — добродушно пошутил прокурор. — Отсутствие дел тоже показатель нашей работы. А что листаешь, на кого?
— Да так, прошлогоднее дело о браконьерстве в архиве взял, первое. На Бурмакина. Я вам докладывал, помните?
— Помню. Говорил с ним?
Черниченко вздохнул и запустил обе пятерни в растрепанные и без того волосы:
— Не только говорил, Антон Петрович, на место происшествия выезжал…
— А это еще зачем? — перебивая Черниченко, удивился Блазнюк. — Дела о браконьерстве относятся, согласно последнему разъяснению, к числу дел, принимаемых к производству не прокуратурой, а милицией.
Пусть они этим и занимаются. Им, как говорится, карты в руки! Дело несложное, насколько я понимаю?
Забывая о субординации, следователь встал и, отойдя к окну, повернулся к начальству спиной. Побарабанил пальцами о подоконник.
— Дело, Антон Петрович, такое… В общем, нехорошее дело. Грязное. Привлекать надо не Бурмакина, а Канюкова.
— Гм! — обронил, хмурясь, прокурор.
Черниченко обескураженно развел руками.
— Надо привлекать, а… обвинение обосновать Почти не на чем. То есть обосновать можно, только вот… прямые улики работают в пользу Канюкова. Разрешите доложить суть?
— Докладывайте, — прокурор грузно опустился на стул, сплел пальцы на коробке «Беломорканала», лежавшей поверх бумаг.
— Тогда разрешите, я закурю, Антон Петрович. Потому что дела, собственно, нет, придется излагать устно.
— Давайте.
Слушая, Антон Петрович играл пачкой следовательских папирос, посыпая черную клеенку столешницы раструсившимся табаком. Когда Черниченко закончил, он, брезгливо отряхнув длинные белые пальцы с коротко обрезанными ногтями, сказал:
— Так. Ясно. Ясно в смысле ваших предположений. — Блазнюк почему-то перешел на суровое «вы». — Но совершенно не ясно, чем вызвана ваша уверенность в их непогрешимости. Понимаете, я говорю сейчас как прокурор, который обязан будет потребовать неопровержимых доказательств в подтверждение обвинения. Что можно положить на стол перед судом, кроме ваших — пока, кстати, довольно голословных — утверждений?