Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
— Вы все с нас требуете. А как с вас спросишь, так — в камыши. Молодчики!
— Это ты брось! — запротестовал Фома Ионыч. — Чарынские вон уже год в спецовках работают, а вы за три месяца попалили…
Стуколкин, оправлявший сучья в костре, снова повернулся к нему:
— У чарынских, мастер, жены чинят спецовки. Знаешь, бабье дело: ниточка да иголочка.
Фома Ионыч вспылил:
— А у тебя руки отвалятся — пришить заплату?
— Мы, мастер, народ балованный! — насмешливо щурясь, снова вмешался Ганько. — В заключении о нас начальник заботился.
Латышев решил прекратить неприятный разговор:
— Вот что, товарищи. Я тоже считаю срок носки спецовок завышенным. Буду об этом говорить с кем следует. Обещать ничего не могу, но… До свиданья, товарищи!
— Вот спасибо! Утешил, начальник! — закричал ему вслед Ганько. Парень откровенно издевался.
На следующей пасеке работали звеном чарынские лесорубы. Несклонные тратить время на разговоры, они степенно поздоровались с инженером, не выключая моторов бензопил «Дружба».
— Как дела? — ответив на приветствие, по обыкновению, спросил инженер.
— Лес мелковат, да и подлеска гибель! — ответили ему. — На костер больше, чем на склад. Какая это, к чертям, вторая группа?
— Посмотрим, — пообещал Латышев и, балансируя на поваленных вперекрест бревнах, пошел дальше.
— Тонковат лес! — тоном упрека вполголоса сказал он мастеру и посмотрел испытующе: что ответит?
Фома Ионыч пожал плечами:
— Бог сажал, с него спрашивай. Таксацию делали честь честью, а тут плешина попала.
— Большая?
— Гектара полтора будет…
Латышев замолчал, обдумывая положение. Но Фома Ионыч пообещал:
— Сами разберемся, не впервой. Это они для порядка шумят.
Впереди, явно встречая начальство, на волоке стояли два лесоруба.
— Из новых, — мотнул головой в их сторону мастер. — Воронкин с Ангуразовым, дружки.
Латышев поздоровался. Спросил, опережая обязательные вопросы и жалобы:
— Чего это вы, ребята, — живете вместе, а работаете врозь? Расстояние вывозки позволяет, организовались бы в малую комплексную бригаду?
— Так проживем, — сказал Воронкин.
— Как заработки? — инженер спросил это для продолжения разговора. Заработки лесорубов он знал.
— Выгоняем рублей по сорок, когда и больше. Все равно — за такую работу и ста мало.
— В бригаде товарищи и по семьдесят выгоняют, если лес подходящий.
— А мы с корешком не жадные…
Инженер присел на бревно, застелив его полой брезентового плаща, полез за папиросами.
— Не понимаю я вас, ребята! То ста рублей мало, то больше сорока не надо.
— Комплексом покупать нечего: семьдесят рублей я и один заработаю. Что в бригаде, что в одиночку — сто семьдесят процентов надо для этого. Здоровье дороже… Нам, начальник, лишь бы до весны перебиться.
— То-то у тебя здоровье плохое, — Латышев с завистью посмотрел на красную шею Воронкина, на расхристанную не по времени года грудь. — А весной куда?
— Советский Союз велик.
— Зря денег нигде не платят.
— Не в деньгах счастье, начальник…
— А
На это Воронкин не мог ответить. За его словами стояла бездумная пустота, желание позубоскалить — и только. Он махнул рукой: не стоит, мол, рассказывать…
— Секрет, что ли? — настаивал инженер.
— Личная жизнь. Ты лучше прикажи, начальник, чтобы продукты под зарплату отпускали. По безналичному расчету, — зажмурив один глаз, парень смотрел нагло и вызывающе.
— Я не начальник, — сказал Латышев. — Я инженер-лесоустроитель. Вот пни, которые у тебя выше стандарта, по моей части. Придется их обрезать.
— Понятно! — Воронкин продолжал гримасничать. — Ваше дело на нас жать, а если людям жрать нечего — вам до лампочки…
— Сколько ему начислили за прошлый месяц? — спросил Латышев мастера.
— Тысячу с чем-то на руки, вроде…
— А у меня, — инженер попытался встретить ускользающий взгляд парня, — оклад тысяча сто. И у меня в семье четверо. И все сыты.
— О чем разговор, начальник? У нас разные взгляды на жизнь. — Он повернулся к напарнику: — Давай начинать, Закир! Зря нас от работы оторвал начальничек…
Взгляда его Латышев так и не встретил.
— Что скажешь, Аптон Александрович?
Латышеву показалось, будто Фома Ионыч торжествует, радуется: говорил, мол, каковы субчики? Разве не прав?
— Что тут скажешь? Трудный народ…
— Бросовый народ! — подхватил Фома Ионыч. — Никудышный, прямо-таки никудышный! Нелюди!
Латышев молча теребил рукавицу. Он был значительно моложе мастера, только-только на пятый десяток перевалило. Теперешняя его работа, по сути административная, заставляла много и упорно думать о людях, людских характерах. Они были совершенно разными — и в то же время одинаковыми. Нелюдей он не встречал, пожалуй! Просто к каждому надо найти ключ, а не ломиться в стену. Но чтобы подбирать ключи, требуется время. Времени у него всегда не хватает, да и ни у кого нет его лишнего. Что сделаешь: век скоростей, дорога каждая минута. Вот и обобщаешь поневоле людей, делишь, как лес, по группам, по сортности. Для каждой группы своя спецификация. А, черт, разве в нее уложишься? Инженер мучился сознанием, что делает частенько не то, не так — и некогда было делать иначе. Как, например, быть с этими вот ребятами? На ремонт машины можно запланировать определенное время, средства, материалы. Но как учтешь, как рассчитаешь необходимое для ремонта такого несовершенного, темного механизма — человека? Как потребуешь, чтобы Фома Ионыч разобрался, люди они или нелюди?
Оба стояли на вырубленной делянке, печальной своей ненужностью, — на не пригодной ни к чему замшелой болотине.
Даже брусничник вытоптан, выхлестан, вбит в мох падавшими деревьями.
Видимо, инженера отвлекла вырубка. Он сказал:
— С весны восстанавливать надо. Сажать.
— Надо бы, — согласился Фома Ионыч.
— Сложно будет с посадкой. Болото. Как думаешь?
— Думаю, Антон Александрович, что ежели потрудиться, так и лес нарастет. Пни, конечно, некоторые покорчевать надо.