Это смертное тело
Шрифт:
— Я пытаюсь справиться с иррациональным страхом, — пояснила она. — Это называется десенсибилизация. Разве ты не слышал о людях, которые преодолевают свои страхи, открываясь им?
— Чепуха! Люди не могут преодолеть страх.
Джина улыбалась, но, когда он сказал это, улыбка померкла.
— Что за ерунда, Гордон. Конечно могут, если хотят. Они постепенно открывают себя тому, что внушает им страх, и в конце концов перестают бояться. Как, например, люди отучают себя бояться высоты? Они поднимаются все выше и выше. А люди, боящиеся летать на самолете, постепенно к этому привыкают: сначала они подходят к двери самолета, затем заходят внутрь, затем садятся на сиденья. Ты об этом ни разу не слышал?
— Какое отношение это имеет к загону? И зачем тебе карта? Какого черта ты взяла с собой карту?
Джина нахмурилась и перенесла вес с одной ноги на другую в чисто женской манере, выставив вперед бедро.
— Гордон, ты меня в чем-то обвиняешь?
— Ответь на вопрос.
У нее был такой же испуганный вид, как в тот момент, когда он ее окликнул. Только на этот раз он знал, что виной тому его резкий тон.
— Я только что тебе объяснила, — тихо сказала она. — Я пыталась к ним привыкнуть, находясь с ними в одном загоне. Не рядом, но в то же время не по другую сторону забора. Я хотела оставаться там до тех пор, пока не почувствую, что больше не нервничаю. Потом я собиралась приблизиться к ним на один или два шага. Вот и все.
— Карта, — напомнил Гордон. — Я хочу узнать насчет карты.
— Ну что такого? Я взяла ее из своей машины, Гордон. Мне нужно было чем-то на них махать, напугать их, если бы они подошли ко мне слишком близко.
Он ничего не ответил на это. Джина смотрела на него так внимательно, что он отвернул голову, чтобы она не прочитала его мысли. Он чувствовал, как кровь стучит в висках, и знал, что лицо его покраснело и на нем все написано.
— Ты понимаешь, что ведешь себя так, будто в чем-то меня подозреваешь? — спросила Джина очень осторожно.
Гордон снова не ответил и вышел из загона, чтобы и она оттуда вышла. Он направился к воротам, а она последовала за ним.
— В чем дело, Гордон? Что случилось? Что-то еще?
— Что ты имеешь в виду? — Он круто повернулся к ней. — Что еще должно было случиться?
— О господи, не знаю. Сначала к тебе пришел какой-то странный мужчина. Потом детективы из Скотленд-Ярда сказали тебе, что Джемайма…
— Дело не в Джемайме! — закричал он.
Джина даже рот открыла.
— Хорошо. Дело не в Джемайме. Но ты явно расстроен. Неужели из-за того, что я вошла в загон, пытаясь привыкнуть к лошадям? Это бессмысленно.
— Они говорили с Ринго, — с трудом выдавил Гордон, потому что ему нужно было что-то сказать. — Он сказал мне по телефону.
— Ринго? — непонимающе переспросила Джина.
— Он отдал им рекомендательные письма, а эти письма — фальшивка. Ринго этого не знал, а они разнюхают и живо сюда явятся. Клифф солгал, как я его и просил, но, если на него нажмут, он расколется. Они сумеют его заставить, и он не выдержит.
— А это важно?
— Конечно важно!
Гордон рывком отворил ворота.
Он забыл о собаке. Тесс примчалась и с восторгом набросилась на Джину. Гордон сказал себе, что это что-то да значит — то, что Тесс любит Джину. Тесс хорошо разбиралась в людях, и если решила, что Джина порядочный человек, то нечего и расстраиваться.
Джина наклонилась и почесала собаке голову. Тесс завиляла хвостом и еще больше стала к ней ластиться. Джина взглянула на Гордона.
— Но ты ведь ездил в Голландию. И точка. Если они захотят проверить, ты скажешь полиции, что солгал, потому что не хотел лишних расспросов. И разве важно, что ты не сохранил билет? Ты ездил в Голландию, и ты можешь это как-то доказать. В гостинице осталась регистрация. Переписка по Интернету. Человек, с которым ты договаривался насчет камыша. Неужели все это так трудно?
Он не ответил.
— Гордон, может, это не так? Ты действительно ездил в Голландию?
— Зачем тебе это знать? — вспылил Гордон.
Он не хотел злиться, однако терпеть не мог, когда на него давили.
Джина даже отступила от него на шаг и бросила взгляд ему за спину. Гордон повернулся посмотреть, кто пришел, но там стояла лишь ее машина, и он понял, что Джина хочет уехать. Похоже, она переборола это желание, потому что снова заговорила спокойно, хотя Гордон видел, что она настороже и готова сбежать от него. Интересно, как они дошли до такой точки? В душе он знал, что с женщинами у него всегда будет этим кончаться. Эта уверенность казалась ему высеченной в камне.
— Дорогой, что происходит? — спросила Джина. — Кто такой Ринго? О каких письмах ты говоришь? Может, полиция сегодня опять к тебе приходила? Или все это из-за меня? Если это так, то я понятия не имела… я не хотела ничего плохого. Мне только казалось, что если мы будем вместе — я имею в виду, навсегда, — то мне нужно привыкать к диким животным Нью-Фореста. Ведь лошади — часть твоей жизни. Они — часть твоих владений. Не могу же я всю жизнь их избегать.
Это была если не оливковая ветвь, то по меньшей мере развилка на дороге, и Гордону предоставлялась возможность выбрать правильный путь.
— Если бы ты хотела к ним привыкнуть, я бы тебе помог.
— Знаю. Но я задумала устроить тебе сюрприз. — В ее голосе стало поменьше напряжения. — Извини, если я позволила себе вольность. Я не думала, что от этого кому-нибудь будет плохо. Вот посмотри. — Она взяла карту и развернула ее. — Показать тебе, Гордон?
Она ждала от него согласия. Когда он кивнул, Джина медленно подошла к поилке с картой в руке. Пони пили, но при ее приближении осторожно подняли головы. Они, в конце концов, были дикими. Такими и останутся.
Тесс тявкнула, привлекая к себе внимание, и Гордон взял ее за ошейник. Возле поилки Джина подняла карту, помахала ею на пони и закричала: «Кш, лошади!» Тесс громко залаяла, а пони сбились в кучу и побежали к дальней стороне загона.
Джина вернулась к нему. Она ничего не сказала. Молчал и Гордон. Ему явился еще один выбор, но теперь их было так много, так много выборов и так много дорог, причем с каждым днем их становилось все больше. Одно неверное движение — и все. Гордон это отлично понимал.