Это смертное тело
Шрифт:
— До тех пор, пока я никак не оскандалюсь, буду приходить в офис в колготках, не стану никого задевать и буду добродетельно себя вести, а в это понятие входит и то, что я не стану, невзирая на жару, пить в рабочее время водку с тоником.
— Я собирался сказать «насколько я могу судить», — сказал Линли.
Он заказал себе минеральную воду. Ардери прищурилась и посмотрела на бутылку «Пеллегрино», которую перед ним поставили.
— Вы меня осуждаете? — спросила она. — Расскажете сэру Дэвиду?
— То, что осуждаю? Нет, не расскажу.
— Пусть даже я выпиваю в рабочее время? Я не пьяница, Томас.
— Шеф, вам нет нужды объяснять мне свое поведение. А что до остального, то я не собираюсь становиться шпионом Хильера. И он это знает.
— Но с вашим мнением он считается.
— Я так не думаю. Во всяком случае, раньше этого не было.
Послышались тихие голоса, и в комнату вошли два человека. Линли тотчас узнал виолончелиста. Его спутницей была привлекательная азиатка в изящном костюме и туфлях на шпильках. Каблуки цокали по полу.
Женщина взглянула на Линли, но обратилась к Ардери:
— Суперинтендант?
Изабелла кивнула, и женщина представилась:
— Зейнаб Борн, а это мистер Мацумото.
Хиро Мацумото чуть поклонился и одновременно протянул руку. Пробормотав традиционное приветствие, обменялся с Линли крепким рукопожатием. Линли подумал, что у него приятное лицо и добрые глаза за стеклами очков в металлической оправе. Для человека с мировой известностью в мире классической музыки он держался слишком скромно, Мацумото вежливо попросил официанта подать ему чаю. Зеленого, если он у них есть, а если нет, то и черный сойдет. Говорил он почти без акцента. Линли вспомнил, что Мацумото родился в Киото, но много лет учился и играл за границей.
Музыкант сказал, что сейчас он выступает в Альберт-холле. В Лондон приехал всего на две недели, кроме концертов даст мастер-класс в музыкальном колледже. Фоторобот Мацумото увидел по чистой случайности — он попался ему на глаза в газете и в телевизионных новостях.
— Прошу вас, поверьте, — спокойно сказал Мацумото. — Юкио не убивал эту женщину. Он не мог этого сделать.
— Почему? — спросила Ардери. — Он был там — у нас есть свидетель — и, похоже, сбежал оттуда.
На лице Мацумото отразилась боль.
— Этому должно быть объяснение. Кем бы ни был мой брат, что бы ни делал, он не убийца.
— Младший брат мистера Мацумото, — пояснила Зейнаб Борн, — страдает от параноидальной шизофрении. Лекарства, к сожалению, он принимать отказывается. Но с тех пор, как он приехал в Лондон, с полицией дел не имел. Можете проверить, и вы увидите, что это правда, он ведет спокойный образ жизни. Мой клиент, — она быстро прикоснулась к руке Хиро Мацумото, — ручается за него, так что вам следует обратить внимание на поиски истинного убийцы.
— Возможно, все дело в шизофрении, — заметила Ардери, — но поскольку его видели бежавшим с места убийства, поскольку он снял часть одежды и скатал ее…
— Было жарко, — напомнила адвокат.
— …то его следует допросить. Так что, мистер Мацумото, если вы знаете, где он, вы обязаны нам сказать.
Виолончелист колебался. Он вынул из кармана платок и начал протирать очки. Без очков лицо его казалось совсем молодым. Линли знал, что ему под пятьдесят, но выглядел он лет на пятнадцать моложе.
— Сначала я должен вам кое-что объяснить, — сказал он.
Судя по виду, Ардери совсем не хотелось выслушивать какие-то объяснения, но Линли стало любопытно. Ему, как младшему по должности, не следовало вмешиваться, но все же он произнес:
— Да?
Хиро Мацумото рассказал, что его брат — талантливый музыкант. Они вообще музыкальная семья, все трое, — есть еще сестра, флейтистка из Филадельфии. Музыкальные инструменты им вручили в раннем детстве. Они должны были долго и упорно учиться и достичь совершенства. Обучение досталось родителям дорогой ценой и потребовало от детей самопожертвования.
— Вряд ли можно говорить о нормальном детстве, когда перед ребенком стоит такая… цель. — Последнее слово он произнес осторожно. — Я поехал в Нью-Йорк и поступил в Джульярдскую школу музыки, Миёси училась в Париже, а Юкио — в Лондоне. Поначалу у него все шло хорошо. Не было никаких признаков того, что что-то не в порядке. Болезнь проявилась позднее. И из-за этого — оттого, что случилось это посреди учебы, — наш отец подумал, что брат симулирует. Он не мог признать этого или смириться с этим. Разумеется, он ошибался. Юкио был серьезно болен. Но в нашей культуре и в нашей семье…
Все это время Мацумото продолжал протирать очки, но после этих слов он замолчал, аккуратно надел очки и тщательно поправил их.
— Наш отец неплохой человек. Но у него твердые убеждения, и его нельзя было убедить в том, что Юкио требуется не только строгий разговор. Он приехал сюда из Киото. Сказал Юкио, чего он от него ждет. Дал ему наставления и думал, что Юкио будет им следовать. Поскольку приказы отца всегда исполнялись, он считал, что сделал достаточно. Поначалу так все и выглядело. Юкио много работал, но болезнь… Это не то, что можно убрать или уничтожить по желанию. Он потерпел неудачу, оставил колледж и попросту исчез. Десять лет мы о нем ничего не слышали. Когда мы нашли его и захотели помочь, то не смогли его заставить. Его мучают страхи. В лекарства он не верит и испытывает ужас перед больницами. Он умудряется выживать на своей музыке. Моя сестра и я делаем, что можем, чтобы проследить за ним, когда приезжаем в Лондон.
— А вы знаете, где он? Где он живет?
Мацумото взглянул на своего адвоката. Зейнаб Борн перехватила нить разговора:
— Надеюсь, мистер Мацумото ясно дал понять, что его брат болен. Он хочет быть уверен, что Юкио ничто не напугает. Мистер Мацумото понимает, что брата нужно допросить, однако он настаивает на том, чтобы вы сделали это осторожно и чтобы беседу вели в моем присутствии и в присутствии психиатра. Он также требует, чтобы вы, зная, что его брат — человек с неизлечимой параноидальной шизофренией, в разговоре с ним помнили, что все сказанное им не может быть использовано против него.