Это трава

Маршалл Алан

Кое-кто делился со мной своими мыслями о книгах.

– Погляди, сколько книжек в витрине. За всю жизнь их не перечитаешь. Но о чем говорится в доброй половине из них, я и так знаю. Видишь картинку: девушку обнимает парень. Вот об этом в них и говорится. Кто захочет читать о тебе или обо мне, когда есть книга про эту девчонку.

– Вон видишь еще книгу - называется "Маленький священник", - продолжал он.
– Так вот послушай меня. Если это первое издание, оно стоит кучу денег. Вроде как марки - чем старее, тем дороже. Я знал одного малого - вся комната

у него была забита книгами. Он мне показывал, когда я у него плотничал. "Среди этих книг много очень ценных, - говорил он.
– Все - первые издания". Этот малый просто выжидал, чтобы продать их получше.

Расставшись с этими людьми, я записывал все, что они говорили, в свой блокнот. Я как зачарованный прислушивался к словам собеседника, напряженно ожидая, что вдруг он обронит какую-нибудь фразу, которая навсегда запечатлеет его в моей памяти, или, наоборот, рассчитывая услышать от него что-то такое, что с одинаковым правом мог бы сказать каждый человек.

С этими людьми я разделял их развлечения - ходил слушать уличные проповеди Армии спасения или разглагольствования какого-нибудь чудака на уличном перекрестке, слышал, как каялись томимые жаждой алкоголики, живописуя свое падение и последовавшее за ним исцеление, - после чего они неверным шагом устремлялись в ближайшую пивную.

"Вокруг света за два пенса" - так называли они напиток, повергавший их в спасительное забвение.

Я был потрясен невежеством и суеверием, которые встречал на каждом шагу. Да, конечно, все это были человеческие отребья, но где же разумные люди, которые должны видеть истинное положение вещей и которые могли бы при желании обличить всю эту гниль и покончить с ней? Куда только шли мы все в своем безумии?

Как-то я остановился посмотреть на женщину, стоявшую на ящике в самом начале Литтл Лонсдэйл-стрит, на виду у проституток, молча дежуривших у своих дверей. Вокруг нее толпилось несколько человек, обращенные к ней лица казались в свете уличного фонаря воспаленными. Вечер был холодный, кое-кто был в потрепанном пальто, но на женщине была лишь синяя вязаная кофта поверх серого бумазейного платья.

Она была очень худа и улыбалась невесело, однако в этой улыбке не было ничего неприятного. Казалось, очень давно что-то привело ее в величайшее удивление, и это удивление осталось при ней навсегда. Глаза были широко раскрыты, в них мелькала сумасшедшинка, словно, вглядываясь в темноту, за спинами окруживших ее людей она видела что-то, недоступное человеческому пониманию.

Я принялся записывать ее слова в свой блокнот; человек, стоявший рядом со мной, заинтересовался тем, что я делаю.

– Ты что, писатель?
– спросил он.

– Да как тебе сказать, пожалуй, да, - пробормотал я.

– Так я и думал, - сказал он и повернулся к своему спутнику: - Меня не проведешь.

Между тем женщина в вязаной кофточке возглашала со своего амвона: "А кроме святого Павла, кто же они, сильные и могучие мужи?"

Она ждала ответа. Какой-то толстяк с одутловатыми, небритыми щеками, стоявший прямо перед ней впереди других, презрительно плюнул. "А, заткнись", - сказал он с отвращением.

– Я вижу, ты выпил лишнего, брат мой, - возразила проповедница.

Эти слова вызвали неожиданную реакцию. Он сдернул шляпу и бросил ее на землю.

– Кто это сказал?
– крикнул он и стал озираться по сторонам, словно ожидая, что его тут же побьют.

– Продолжай, милая, - сказала широкоплечая рослая женщина, давая понять проповеднице от лица всех присутствующих, что на это нарушение порядка не надо обращать внимания.
– Продолжай! Здорово у тебя получается, да благословит тебя бог.

Эта женщина часто оборачивалась и милостиво улыбалась людям, стоявшим позади нее. Мощные руки ее были скрещены на груди. Иногда она кивала, как бы подтверждая справедливость слов проповедницы.

– Добрые люди, - продолжала та, - если вы примете слово божие, он запишет ваши имена в божественной книге Агнца.

– Черт возьми, карандашей у него, верно, девать некуда, - прервал ее пьяный толстяк.

Когда великанша услышала это дерзкое замечание, ноздри у нее стали раздуваться, как у боевого коня.

– Сейчас я его стукну, как бог свят, стукну, - сообщила она нам доверительно.
– Эй, ты, - крикнула она пьянчуге.
– Ну-ка, посмотри на меня. Силенок у меня хватает. Если уж стукну кого - мокрое место останется. В лепешку расшибу. Лучше помолчи.

Эти внушительные слова тотчас отрезвили толстяка, который в изумлении воскликнул:

– Ишь ты! Черт меня побери!

Он уставился в землю, ошарашенный сложностью женской натуры, которая так внезапно открылась ему. Потом стал лихорадочно шарить по карманам в поисках трубки и, найдя, с залихватским видом зажал ее в зубах.

– Табак - это зло, братья, - воскликнула проповедница, указывая на толстяка.
– Табак и виски. О люди, - ь продолжала она, прижимая к груди руки, - табак вам дороже самого господа бога.

– Иисус сам не отказался бы от трубочки, - заявил пьяница, в качестве оправдания.

Проповедница, уязвленная до глубины души столь кощунственным заявлением, выпрямилась в порыве негодования и воскликнула: "Чтобы господь бог мой стал курить - никогда!"

– Молодец! Правильно!
– одобрила великанша.

– А разве не Иисус превратил воду в вино?
– не унимался пьянчуга.

– Не шумите, сударь, - стала уговаривать его проповедница.

– А ну цыц!
– прикрикнула великанша, делая шаг к пьяному. Она протянула руку, сорвала с его головы помятую фетровую шляпу и бросила ее на то самое место, куда за несколько минут перед этим она была брошена как перчатка, означающая вызов на дуэль.

Этот поступок доставил ей огромное удовольствие. Чувство справедливости было таким образом удовлетворено. Она громко расхохоталась, как бы давая понять, что считает всех нас соучастниками своего подвига. Одновременно она окинула нас грозным взглядом, очевидно желая предупредить какие-либо критические замечания.