Это всё из-за тебя
Шрифт:
– Не знаю, Дим. НЕ ЗНА-Ю… – принимаюсь расхаживать по кухне. – Я не стратег, чтобы просчитывать все до мелочей. Я лишь хочу, чтобы Кирилл вернулся домой. А какими методами – это уже другой разговор. Дим, пойми, он пострадал из-за меня. Я не могу все так оставить. Его родители и так дочь потеряли. Я не хочу, чтобы из-за меня они лишились еще и сына. – тяжело вздыхаю я, присаживаясь на корточки рядом с братом. – Пусть я всю жизнь буду несчастной, но зато буду знать, что с ним все хорошо.
– Ладно, сестренка. – поднимается со своего места. И я вместе с ним. Притягивает к себе и обнимает. – Впуталась в это дело из-за меня. Значит, и распутываться будем вместе. Устроим такой развод и девичью фамилию, что покруче твоей свадьбы будет.
–
– Честное следовательское, – улыбается Дима. И я ему верю. Пусть я лишилась родителей, но у меня есть семья. И она тоже большая. Только в отличие от первой, тут тебя принимают таким, какой ты есть, и любят, несмотря ни на что.
– Папа бы сейчас порадовался за нас, – выдаю брату. – Кстати о папе. Я думала, что ты взял фамилию нашего отца, а не нашей бабушки.
– Я хотел, но нам нельзя иметь судимых родственников, поэтому пришлось взять бабушкину фамилию, – рассказывает брат. И я наступаю следующим вопросом на самую больную мозоль, которая долго спала. И вот сейчас её прорвало.
– Ты знаешь, где сейчас папа? – вкладываю в это всю свою боль. Ведь по сути, я его предала.
– Знаю… – не радостно отзывается брат. – В тюрьме, где он был три года назад, заболел туберкулезом. Единственное, что мне удалось добиться, чтобы его перевели в тюрьму в нашем городке. Полгода назад его тут и похоронил.
На следующе же утро, вооружившись термосом с чаем и парочкой бутербродов, я отправилась исследовать кладбище. Конечно, для прощения уже поздно, но я все же хочу выговориться. Хоть он меня больше никогда и не услышит. Не назовет зайчонком. Не подарит шоколадного зайца на Новый год. Не позовет с собой в поле собирать лаванду и никогда больше не заварит самый вкусный из неё чай. Даже лавандовый джем у меня получается не такой, как у него.
На кладбище светло и тихо. Могилки обнесены выпавшим ночным снегом, только тропинку посередине посыпали песком. Голые деревья покачиваются от ветра, на одном из которых сидит черная ворона и громко каркает. При виде меня она взмахивает крыльями, издает последний крик и улетает.
Я держусь по правую сторону, как и нарисовано на карте от руки моим братом, но все равно заблуждаюсь среди могил и только через полчаса, когда встречаю сторожа, наконец-то нахожу могилку моего отца.
Его место на самом краю правового ряда. Огорожено черным маленьким заборчиком с кучей вензелей и лоз с лавандой. Эту любовь он привил и мне. Наша любовь на двоих, как шутили мы с папой. Тут уже есть лавочка и стол. И черный матовый памятник, на котором есть надпись, фотография и дата. Самая страшная дата для ребенка, который любит своих родителей.
Дата рождения, дата смерти. Провожу по злосчастным цифрам, которые врезаются в подушечки пальцев. Они, словно шипы розы, больно колют в районе груди. Смахиваю с них снежинки. И с фотографии. Тут он еще молодой. Улыбается. Легкие кудрявые завитушки на волосах. Очки на переносице. Светящие лучезарные карие, как сейчас помню, глаза. И зеленый свитер, который на размер ему больше был. Но главное, мы с братом у мамы выпрашивали этот подарок для папы от нас. Он был темно-болотного цвета. Какой-то непонятной вязки. Но нам с братом показался таким уютным, что на размер было плевать. Свои копилки даже разбили, но нам не хватало денег. А папа узнал и добавил своих карманных денег нам ночью под шумок. И утром мы радостно визжали и бежали к маме, крича о том, что у нас есть вся сумма на этот свитер. Помню, с какой гордостью мы его ему дарили. И как он его примерил. Он, правда, был большим, но папа его носил. Знаете, не тогда, когда даришь подарок, тебе говорят «спасибо» и откладывают на полку, а действительно носят. Пусть на размер больше, пусть он не такой теплый, но ведь подарен с большой любовью.
И эта фотография, сделанная прям в его день рождения, сейчас стоит тут. Я даже очертания её помню. Старая квартира. Фоном служил настенный ковер. Папа сидит в кресле, в только что надетом свитере и держит нас с Димой на руках. Это была самая первая фотография. Мы все втроем улыбаемся. А за кадром мама расставляет на стол салаты и смеется, чтобы мы дали папе отдохнуть и слезли с него, наконец. Дедушка фотографирует, а бабушка причитает новостям по телевизору. Это была атмосфера любви и семейного счастья.
– Папа… – выдыхаю, опустившись на корточки рядом с его могилкой. Любимую лаванду я, конечно, не нашла, хоть и весь интернет-магазин ночью перерыла, но любимые бордовые розы нашла и сейчас укладываю их на могилу. – Прости, что к тебе не приходила. Твоя дочь такая дура, папа, – слезы сами катятся из глаз. – Прости, что тебя предала. Прости, что отказалась от тебя. Прости, пап… Я так легко поверила, что ты убийца. – плачу уже навзрыд. Руки и щеки леденеют. Но мне так важно выговориться, и я выговариваюсь. Рассказываю все, наплевав на холод. И только когда легче становится, отпиваю горячий чай из термоса.
– …Но сейчас я рядом с Димкой. Папа, какая у тебя растет замечательная внучка. Она удивительная девочка. Такая светлая, искренняя, как ангелочек. Она такая умная, что порой я удивляюсь её сообразительности в полтора года, – рассказываю папе, отпивая еще горячительного напитка.
– Ты знаешь, я теперь всегда буду тебя навещать и рассказывать все о себе, и просить твоего совета. Знаю, что ты мне поможешь. Вот даже сейчас я рассказала тебе все. И знаешь, пап, мне стало легче. Знаешь, я чувствую, что я на верном пути. Знаю, что ты меня не осуждаешь. И знаю, что ты мне поможешь. Поможешь ведь, пап? – задаю вопрос в небеса.
– Неожиданно… – раздается за спиной голос. Я оборачиваюсь и даже не могу пошевелиться, когда мужчина проходит мимо меня и укладывает на могилу моего отца такие же темно-бордовые розы. Только его букет в два раза больше моего букета. А самое неожиданное, что это отец Кирилла.
– Для меня тоже. – очнувшись, поднимаюсь с лавочки и равняюсь с мужчиной. – Вы знали моего отца? – спрашиваю Германа Константиновича.
– Да. Мы дружили, – отзывается отец Кирилла. – Я, твой отец и твой отчим были лучшими друзьями. Пока твоя мама не поставила ему ультиматум, чтобы мы прекратили общаться. Мы прекратили дружбу на время. Я уважал чувства твоего отца к твоей матери. Он её очень любил, – рассказывает Герман Константинович. – Общение возобновили, когда она его вместе с Юрой предала, – не стесняясь в выражениях, рассказывает отец Кирилла. – Она предала его любовь, пойдя на поводу у Юры и своего отца. Хотя я предлагал ей помощь и уверен был, что Витя сможет выпутаться из этой ситуации. Только ведь она отказалась от моей помощи тогда. И Юра её быстро окрутил.
– А можно подробнее о моем отчиме и о деле папы рассказать? – интересуюсь у отца Кирилла.
– Ну что ж, тогда этот разговор не для кладбища, – выдает отец Кирилла. – Пойдем, тут в двух кварталах есть кафе. И согреешься, и спокойно поговорить сможем. И я соглашаюсь. Прощаюсь с папой. Даю обещание вернуться.
В кафе мы оказываемся быстро и усаживаемся за самый дальний столик на втором этаже.
– Юра всегда помышлял легким заработком. Он никогда не хотел работать, но хотел получать миллионы. А у твоего деда они были. Когда Юра увидел твою мать, он очень просил меня рассказать о ней и познакомить. Я отказывался, потому что знал чувства к твоему отцу. Ну, а потом они случайно встретились на совместном празднике. Только вот мама твоя уже была замужем за моим другом Виктором. Через некоторое время он стал часто захаживать в гости, а тесть все больше стал придираться к твоему папе. А когда на него повесили дело об убийстве, то свидетельские показания, как уже позже вскрылось, были именно от лица Юрия. Отец был у него строгим. Человек слова и большой репутации. Конечно, сын такого человека не мог соврать. Только вот твой отец до тех пор говорил, что он никого не убивал, – отпивая глоток кофе, рассказывает отец Кирилла.