Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина

Сельманович Самир

А я обнаружил, что для многих американцев я по–прежнему остаюсь одним из «этих людей». Некий человек вроде бы без всякой связи с происходящим заговорил со мной о моем имени. «Одного из террористов звали Самиром, — объявил он и сделал паузу, сверля меня взглядом. — Кажется, и вы Самир?» Мне хотелось бы думать, что он всего лишь внял призыву правительства «проявлять бдительность», но этот разговор заставил меня задуматься, стоит ли проводить в церкви рискованное мероприятие. И я решил позвонить в Хорватию родным.

— Отмени все и сиди тихо, — авторитетным тоном распорядился отец по телефону. Он добавил, что у американцев нет свежих воспоминаний об оскорблениях,

нанесенных им как народу. Пережив трагедию, объяснял он, они скорее придут в ярость, чем станут горевать. Вмешалась моя сестра Бисера со словами, что американцам история устроила каникулы, но они уже кончились. Теперь им придется жить так, как всему миру, и, по мнению сестры, приглашать их в общие ряды — не мое дело. Родные были убеждены, что американцы не знают, как справляться с потерей управления и потому наверняка постараются сорваться на других, лишь бы вернуть себе чувство собственного достоинства.

— Но послушай, папа, — не выдержал я, — ислам, который нам знаком, — радикально пацифистский. Я вырос с этим убеждением. В Югославии я никогда не видел никаких проявлений насилия со стороны мусульман. Мы знали: убить человека — значит предать ислам. Мы не можем даровать жизнь, значит, не нам ее и отнимать. Почему я должен бояться говорить об этом? — Люди, самолюбие которых уязвлено, воспринимают разжигание войны как патриотизм. Им просто необходим враг. А миротворцы — удобная мишень! — объяснил мой отец, напоминая о своем солидном балканском опыте и развеивая остатки моих надежд. Все родные посоветовали мне держать язык за зубами, сидеть тихо и не предлагать себя в качестве мишени.

Положив трубку, я заплакал.

Я возмущаюсь, когда слышу от кого–нибудь, что «Бог сделал это», «Бог хочет того» или «так велел мне Бог». Откуда им знать? Но как ни странно, чем больше живущих по соседству людей высказывалось против собрания, чем убедительнее звучали предостережения родных, чем чаще я узнавал о том, как ничего не подозревающих обладателей арабских имен куда–то увозили по приказу растерянных властей, тем больше убеждался: Бог хочет, чтобы это собрание состоялось!

Это был еще один момент дежа–вю. Я вспомнил, как однажды, много лет назад, уже побывал под таким же давлением — когда моя мусульманская семья и друзья–миряне выступили против меня единым фронтом, убеждая отказаться от своего решения стать христианином. Прислушиваясь к тихому, ровному голосу, доносящемуся откуда–то изнутри, я наотрез отказался подчиниться им. И теперь, после трагедии 11 сентября, вновь понял, что вовсе не упрямство побуждает меня отмахнуться от предостережений обеспокоенных нью–йоркцев и моих хорватских родных, а все тот же тихий внутренний голос. Это неповиновение другим голосам моей жизни не было следствием большого самомнения или иллюзорного религиозного опыта. Голос казался сигнальным огнем, который зажег Некто или Нечто, и вместо того, чтобы погаснуть, от моих слез он разгорался все ярче.

Я старался не слушать его, но огонек горел, горел, горел. И в конце концов придал мне силы. Мы решили все–таки провести собрание. Церковь заполнилась до отказа, живущие по соседству нью–йоркские музыканты вызвались блеснуть своим искусством, говорили мудрые, рассерженные, печальные, слушали все, и к нам вернулась надежда! Мы осознали, что мы прежде всего люди, и только во вторую очередь последователи наших религий и идеологий, и служить им лучше, чем обращать их против друг друга. На расстоянии пары кварталов от горы обломков, еще недавно бывших башнями, я принял решение на

всю оставшуюся жизнь: я вознамерился рисковать больше и чаще.

Последовал год упорной и продуктивной работы. Мы горевали вместе, трудились вместе, молились и пели вместе. О, как мы любили друг друга! В первую годовщину трагедии десятки тысяч жителей Нью–Йорка собрались на бесплатный концерт в Центральном парке. Когда Билли Джоэл допел «New York State of Mind» («Нью–йоркское состояние души»), у всех вырвался вздох, как будто впервые после атаки самолетов. Молчание нарушил голос моего друга Дерека Линтона, юриста из Бронкса и еще одного «джентльмена царства Божьего».

— И сентября тянулось целый год. Завтра наконец–то наступит 12 сентября.

С тех пор я часто задавался вопросом, откуда берется тихий голос, звучащий у нас внутри? Он не произносит слов, тем не менее он реален, он слышится отчетливо и придает сил. Он исходит не от религии, разума или практических соображений, и даже не от инстинкта самосохранения.

В нашей жизни бывают редкие моменты, когда нас призывают восстать против всего мира, против всех других голосов и прислушаться к одному, тихому и внутреннему.

Но к кому или к чему мы прислушиваемся, когда он звучит?

За пять минут до того, как уснуть

С тех пор как в средней школе я впервые услышал слово «духовность», меня привлекала восточная традиция медитации. Коммунистическая идеология осуждала восточные религии не так яростно, как монотеистические. Поскольку в восточных религиях внимание уделялось, скорее, реальности, чем тому, что «верно и ошибочно», считалось, что небольшие группы буддистов или индуистов не представляют серьезной угрозы для властей и режима. Несколько лет я прилежно заносил в блокнот описания дыхательных упражнений, медитативных практик, упражнений на астральную проекцию, которые также назывались «осознанными сновидениями».

Я узнал, что каждый день заканчивается пятью минутами истины. Если мы не измучены, в последние пять минут перед тем, как мы уснем, наш разум волен витать где угодно, потому что перед ним не стоит конкретной цели. Именно в такие моменты мысли рождаются сами собой. После этого осознанное мышление заканчивается, мы налегаем на весла, и наши мысли уплывают.

Куда они удаляются? К какой надежной гавани стремится наша душа, чтобы провести там ночь?

Ответить на этот вопрос непросто: как только мы замечаем наши внутренние монологи, обращенные к самому себе утешения, наши рассуждения, повторы, пробы или любые другие формы мышления, мы начинаем осознанно управлять ими, а под управлением мысли не могут витать свободно. Наблюдение за своим внутренним миром со стороны — не тот навык, который всем и каждому дается легко. В восточных медитативных практиках его изучали на протяжении веков, помогая людям выйти из потока своего мышления, чтобы увидеть собственные мысли — подобно царю Давиду из иудейских священных писаний, который в Псалтири обращается к своим мыслям, говорит со своей душой.

К счастью, чтобы уснуть, нам приходится расслабляться. Постель служит нам зоной доверия. Попрощавшись с осознанной реальностью, в которой мы — хозяева своих личных владений, мы вступаем в промежуток времени, когда уже не можем управлять собой, а тем более миром. Мы передаем управление в другие руки. Прекращаем контроль. Ослабляем захват. Мы убеждены, что в не слишком отдаленном будущем проснемся, опять обладая умением ходить, говорить, думать и чувствовать. Мы верим.

Верим во что?