Этот большой мир
Шрифт:
Ага, вернёмся – особенно, когда до классной дойдут-таки слухи о том, как любящий литературу новенький размахивал в классе ножом, словно заправский уголовник. Вот тогда и посмотрим, о чём она станет со мной говорить… да и станет ли вообще? Может, просто постарается сделать так, чтобы меня прокатили на переводных экзаменах, лишив шанса остаться в этой школе? Вообще-то, на Татьяну Николаевну это не похоже, а вот завуч – тётка вредная, въедливая, такая вполне может создать проблемы… если получит для этого достаточно веский повод, разумеется. До сих пор я с ней нос к носу не сталкивался, уроков она у нас не ведёт – вот и хорошо, надо и впредь держаться от неё подальше. Менять школу, да ещё и по такому идиотскому поводу, мне не хотелось категорически – тем более, что Кулябьева в девятом классе не будет, а проиче, пока ещё потенциальные недруги проблем теперь не составят…
Что до стихов – тут имелся ещё один повод быть предельно осторожным, и повод неожиданный. Заходя в кабинет, где ожидала меня Татьяна Николаевна, я мельком бросил взгляд на стенд с портретами современных советских поэтов – и чуть на месте не хлопнулся, обнаружив рядом с Робертом Рождественским и Вознесенским Иосифа Бродского! Что же, выходит, здесь автор «Мексиканского танго» никаким гонениям не подвергался и в эмиграцию не отбыл? Объяснение этому может быть только одно: внутриполитические расклады в СССР изменились настолько, что портрет поэта, объявленного в моём варианте истории чуть ли не врагом народа, вешают на школьный стенд и даже изучают его творчество? Привет товарищу Суслову – уж не знаю, жив ли он сейчас, но к идеологии в масштабах страны его почему-то не допустили, и результат не замедлил сказаться. А ведь тут, пожалуй, и Галича не запрещают, подумал я, сбегая по лестнице на второй этаж, и Высоцкого слушают не только на полуподпольных концертах, капустниках да квартирниках-междусобойчиках. Что же до прочитанных вчера стихов – то их здесь они могут не появиться вовсе. Сами подумайте: раз Бродский не уехал в эмиграцию, то не случилось и его путешествия по Мексике – а значит, нечем было вдохновляться на создание цикла «Мексиканский дивертисмент». Или – было чем? При таких тектонических сдвигах в идеологии запросто можно представить, что советские литераторы могут ездить туристами не только в Болгарию и Польшу, но и в ту же Мексику или, скажем, Бразилию, где в лесах много-много диких обезьян, а от Педров и вовсе проходу нет…
Ладно, это потом, как-нибудь, когда будет время хорошенько всё обдумать. Вот, к примеру, с Ленкой как-нибудь завести разговор на тему современной поэзии – помнится, она в этом хорошо разбиралась… в «той, другой» жизни. А меня сегодня ожидает визит во Дворец, вторник – день занятий в Кружке Юных Космонавтов. И есть подозрение, что и тут не обойдётся без сюрпризов. А пока – бегом в кабинет математики, мурлыча под нос накрепко прилипшую мелодию Мирзаяна на известно чьи стихи, которые здесь, возможно, и сложены-то не будут…
«…В ночном саду под гроздью зреющего манго
Максимильян танцует то, что станет танго…»
А ведь сегодня день рожденья Лены, и там наверняка не обойдётся без одноклассников и одноклассниц. Сообразив это, я почесал в затылке – и решил пошарить на антресолях, где, как подсказывала память, отец хранил свою старую, оставшуюся ещё с их с мамой студенческих лет, гитару. Бритька, конечно, внесёт некоторое оживление в предстоящий светский раут, (кстати, надо бы её хорошенько вычесать перед визитом, а то ведь туалеты девчонок будут в золотистой шерсти!) – но и некоторая нотка романтики не помешает. Заодно, попробуем слегка подкорректировать складывающийся имидж гопника с окраины, угодившего в общество воспитанных мальчиков и девочек из хороших семей.
Поляна, которую Ленкина маман накрыла по случаю дня рождения любимой дочки сразу удивила меня бутылками с американской газировкой советского производства. Сам-то я впервые попробовал «Пепси» в Анапе, в санатории, куда мы отправились на один из летних месяцев с бабушкой и двоюродной сестрой – один из первых заводов по её разливу построили, кажется, в Новороссийске, в семьдесят четвёртом году. Но более-менее доступен буржуинский напиток стал лишь к концу семидесятых, когда её стали разливать в Евпатории, Прибалтике и Питере, а в Москве, как грибы после дождя, стали плодиться яркие красно-сине-белые киоски из пластика с логотипом «Пепси».
Однако, сейчас календаре семьдесят пятый год – но, вот она, коричневая «Пепси», десяток знакомых бутылочек ёмкостью 0,33 литра, выставленных на стол, словно ни в чём не бывало! Но окончательно я впал в ступор, увидав разлитые в точно такие же бутылки (помнится, у когда в них стали продавать водку, они получили прозвище «чебурашки») бледно-оранжевую апельсиновую «Миринду» и прозрачную, в хрустальных пузырьках, лимонную «Севен-Ап» все с теми же надписями «Изготовлено в СССР из концентрата и по технологии компании «Пепсико» – что уж вовсе непонятно, поскольку эти напитки появились у нас гораздо позже, на подходе к девяностым…
Осторожные расспросы позволили выяснить, что продукт сей, хоть и числится по разряду дефицитного, но такого ажиотажа, как в моей юности, не вызывает. Собственно «Пепси» продаётся в московских магазинах уже года два, а вот её фруктовые «одноклассницы» появились недавно, и их приходится искать – впрочем, не слишком долго и без особых усилий. Если прийти пораньше, объяснила мама Лены, то почти всегда можно застать хоть бы и в нашей «Диете».
Это была новость, требующая осмысления – а сколько ещё подобных с виду незначительных, а на самом деле весьма и весьма существенных расхождений со своим временем мне предстоит обнаружить, когда я, наконец, перестану метаться из стороны в сторону, и вдумчиво займусь изучением мира, где предстоит жить?
Но это всё потом, а пока – я оказался на образцовом дне рождения образцовой советской школьницы. «Наполеон» домашней выпечки с пятнадцатью (Ленка-то, оказывается, почти на полгода старше меня!) свечками, нарезка колбасы, апельсины, салатик – не традиционный «оливье», а что-то типа «мимозы», с тёртым сыром и рыбой. Меня усадили рядом с именинницей, и это наверняка вызвало бы массу заинтересованных шепотков в девичьей части застолья – если бы не почётный эскорт с Бритькой по мою левую руку и Джерри по Ленкину правую. Обе собаки накрепко приковали к себе внимание гостей, не оставив времени для досужих измышлений…
Всё когда-нибудь заканчивается, подошло к концу и это застолье. Доеден «Наполеон», опорожнены все до одной бутылочки с разноцветной заморской газировкой, собаки притомились от непрерывного внимания и устроились поспать, свернувшись двумя калачиками, рыжим и палевым, на Джерриной подстилке. А гости перебрались в Ленкину комнату, где мне вручили гитару. Как выяснилось, принёс я её зря – у именинницы был свой инструмент, и даже не один: старая обшарпанная отечественная гитара, на которой Ленка, как тут же поведала всем присутствующим, училась играть, и новенькая, блестящая свежим пахучим лаком, чешская «Кремона», да ещё и с немецкими нейлоновыми струнами – большое сокровище для людей понимающих, подарок Ленкиных родителей на пятнадцатилетие. Я, было, запротестовал: пусть именинница в таком случае и играет, тем более, что получится у неё это наверняка лучше, чем у меня, однако попытка протеста была немедленно пресечена. «Раз уж принёс гитару, – заявила Лена – вот и играй, тем более, что меня здесь все слышали, а твои таланты пока никому не знакомы. А я подыграю, можешь не сомневаться!» Что ж, с именинницей не поспоришь – я сдался, и мы принялись подкручивать колки, состраивая инструменты перед импровизированным концертом.
Собираясь в гости, я не задумывался, что, собственно, собираюсь исполнять. И вот теперь, когда вопрос встал ребром, я стал искать подсказки, и прежде всего, на книжных полках – а где ещё лучше проявляются вкусы и пристрастия обитателя комнаты?
Подсказку я нашёл почти сразу – правда, она оказалась не среди книг, а в углу, за письменным столом. Длинная сумка из плотной клетчатой ткани в форме груши с очень сильно вытянутым верхним кончиком и молнией по всей длине – я в первого же взгляда узнал сугубо специфический аксессуар, используемый спортсменами-фехтовальщиками. Осторожный взгляд выявил так же маску – довольно-таки покоцанную, что ясно свидетельствовало о частом использовании. Тут же имелась сразу три спортивные рапиры, одна из которых была снабжена характерной рукоятью-«пистолетом», отлитым целиком из алюминия и с штыревым разъёмом на внутренней стороне щитка; две другие оказались типичным оружием новичка – с обычной, слегка изогнутой обрезиненной рукояткой, с гайкой-навершием в виде пластикового усечённого конуса. Верхняя четверть клинка «продвинутой» рапиры была замотана пластырем – ага, значит хозяйка участвует в достаточно серьёзных соревнованиях, где используется электрофиксация укола? А ведь это первый юношеский, никак не меньше…