Этот добрый жестокий мир (сборник)
Шрифт:
— Вот оно что… — протянул он. — А я-то все гадаю, как же так удачно все совпало: и прогнозы на урожай, и вакцинация, и беременность твоя. А оно, оказывается, не совпало… Так?
— Я молодец? — лукаво спросила я в ответ.
— Моя девочка, — сказал Аксель и рассмеялся. — Я тобой горжусь.
Смех у него был хороший. Глубокий и грудной, без обычных клоунских взвизгов. Или это мне так казалось. Говорят, если любишь, в человеке нравится все. Но при чем здесь любовь?
А целуется Аксель и впрямь неплохо.
Талант, наверное.
— Но как? — спросил Аксель чуть позже.
— Статистика, —
— То есть винный бум через двадцать лет Скорусу не грозит?
Я пожала плечами, стараясь не разбудить задремавших крепышей.
— Кто знает? Вдруг генетики или агрономы расстараются? Да и вообще — детей никогда не бывает много. Пусть даже голод и перенаселение давно никому не грозят, но все эти новорожденные руки и ноги надо будет к чему-то пристроить. Войн и поводов за край света в ближайшие столетия не предвидится. Время не то. Незачем, некуда, не с кем. Не будем пока загадывать, хорошо?
— Хорошо, — легко согласился Аксель. — Но ты так и не объяснила…
— У девочек свои секреты.
Я закрыла глаза. Солнышко ласкало кожу нежными касаниями лучей. Аксель терпеливо ждал. Я не выдержала и рассмеялась.
— Скажем так: я знаю человека, который знает человека, который может убедительно нашептать статистику не совсем правильные цифры. Главное — выбрать подходящий момент.
— Или, скорее, неподходящий. — Алекс покивал своим мыслям. — Подтасовка фактов — серьезный проступок. Бедная Селия. Это же надо — ненавидеть так сильно!
— Я не называла…
— Иногда имена можно и не называть. А бедной ревнивице клоуны пришлют медаль. Вот она удивится!
— Медаль? С чего бы? И за что?
— За неоценимый вклад в восполнение популяции истинных хранителей наследия Человечества. То есть нас, клоунов.
— Вас, клоунов… Поясни.
— Цирковые от цирковых не родятся. Еще один генблок, привет от мастеров со старой Земли. Ни обойти, ни объехать. Только от других подвидов. А на связи с цирковыми повсеместное генетическое табу, вот и крутятся они, как могут. Вы для них генетический банк — стабильность и видовое разнообразие, препятствие дрейфу генов, все дела… Странное у них, пращуров, было чувство юмора. Ох, странное. Одни только шуты да комедианты в роли хранителей культуры чего стоят… Ты теперь почти что наша. А Селия теперь сваха поневоле.
— Она сквозь землю провалится. А ты, стало быть, свою простушку уже обрюхатил, пройдоха-цирковой? — сощурилась я.
— По всему выходит, что так. Обидно только, что сам я об этом ничего не помню, — улыбнулся Аксель.
Мы помолчали. В окно светило солнце, играя медью Акселевых волос. Гулили на наших руках сыновья. Где-то, будь он неладен, зрел виноград.
— Ты их увидишь, — сказал Аксель. — Потом, позже. Но обязательно увидишь.
— Детей? — спросила я.
— И детей тоже. Но я сейчас про звезды, — ответил Аксель. — Ведь все дело в них, верно?
— Тебе ли не знать, мой капитан? — подмигнула я в ответ.
Все дело в звездах. Всегда и вовек.
При чем здесь любовь?
Я закрыла глаза.
Мои клоуны были сейчас со мной. Все четверо. Вот они, рядом.
Один из них как раз сейчас требовательно обхватывает губами мой сосок.
— Аксель! Немедленно прекрати!
— М-м?..
И правда —
ДАЛИЯ ТРУСКИНОВСКАЯ
КОМПАС НА ВЕРЕВОЧКЕ
Говорят, его можно встретить на закате между Девичьей башней и Кардовскими воротами. Он похож на сумасшедшего — на обыкновенного городского сумасшедшего. У него длинные седые волосы, меховая шапка в любое время года, острый нос, щеки в пегой щетине. Через плечо перекинут ремень лотка. Когда-то такие лоточники бродили по всему городу, ведя торговлю вразнос, теперь он один остался.
На лотке — это продолговатая коробка с бор-тами шестьдесят на сорок или вроде того, чтобы ее таскать, нужна особая ловкость — разложена всякая дребедень. Это старые пуговицы и пряжки от ремней, матросских и солдатских, потертые галуны от мундиров, ложки — деревянные и под серебро, складные ножи, у которых хорошо если одно лезвие рабочее, обкуренные трубки и табакерки всех видов и размеров. Не одно десятилетие (возможно, и не одно столетие) старый чудак бродит по узким улицам, предлагая всю эту рухлядь людям, которым она совершенно не нужна.
Умные люди проходят мимо, не останавливаясь, не прислушиваясь и не оборачиваясь.
Но иногда ему везет — навстречу попадается дурак…
О том, что Макаров разводится, знал весь дом. Его ненаглядная красавица имела мощную глотку. Наверняка перед свадьбой он и не догадывался, что хрупкая девочка способна командовать артиллерийским дивизионом в разгар сражения.
Соседи рассудили здраво: чужая семья — потемки, и разбираться, кто там прав, кто виноват, нелепо; оба хороши. Раз оба хороши, то и осуждать можно обоих, докапываясь до подробностей. Сосед Витька Гайдук, приятель Сани Макарова, и тот сразу не проявил нормальной мужской солидарности. Пока соседки радостно делились слухами и догадками, он соблюдал нейтралитет. Наконец Света Макарова убралась с шестью сумками тряпья и посуды. И только тогда Гайдук пошел утешать Саню.
А какое в таких случаях у мужиков утешение? Вот то-то и оно.
Не то чтобы Макаров ушел в запой, вовсе нет. Он продолжал ходить на работу и поддерживал дома порядок, не собирал у себя окрестных алкоголиков. Но ни одного трезвого вечера после отъезда Светы не было.
И странно, если бы такой вечер случился…
На окраине нравы были простые. Молодежь созревала быстро — у шестнадцатилетних уже складывались пары, после чего думать о высшем образовании было как-то неприлично. И старели тут люди быстро. И уходили быстро — потому что откладывали лечение до той поры, когда оно уже не имело смысла.
Это был мир мелких событий и конфликтов. Ивановы отправили на мусорку почти новые кресла — событие, и надо всем миром догадаться, откуда у Ивановых деньги на новые кресла. Петровы вставили стеклопакеты, Сидоровы застеклили лоджию, Васильевы привезли к себе из деревни бабку… Ивановы протекли к Петровым, Петровы повадились зачем-то лазить в почтовый ящик к Сидоровым, Сидоровы наехали колесом своего «гольфика» на клумбу под окнами Васильевых…
С одной стороны, вся эта суета выглядела пошлой и злобной. А с другой — интерес к соседской жизни все же был лучше ухода в мир американских сериалов; хозяйки, жившие на этой окраине, еще не дошли до того, чтобы знать героев сериала лучше, чем своих ближних.