Этот маленький город

Авдеенко Юрий Николаевич

— Кушай фрукты.

Он взял айву. Повторил:

— Что нового?

— Пан Кочан бомбы разряжает. Его теперь возят от бомбы к бомбе на автомашине. Пешком он не успевает.

— Вот это да! — восхитился Степан.

— Я же сразу сказала, что пан Кочан — герой. Пани Кочаниха им очень гордится.

— Ты всегда говоришь правильно.

— Может, получается случайно?

— Может… Я вспомнил: деду Кочану сказала про бомбу ты.

— Кажется, я.

— Не «кажется», а точно.

Штаб противовоздушной

обороны не всегда успевал вовремя объявить тревогу. И однажды Степан и Ванда, гуляя возле дома, вдруг услышали свист бомбы, потом увидели бомбу и двухмоторный самолет, летевший над ней. Это было настолько неожиданно, что ребята не успели испугаться и следили за бомбой, как могли следить за коршуном или бумажным змеем. Бомба скрылась за деревьями. И, судя по всему, должна была врезаться в соседнюю гору, в чей-то дом или сад. Однако взрыва не последовало.

Вскоре очнулись зенитки. Снаряды не оставляли в небе воронок. Они рябили его отметинами, белыми и круглыми, как парашюты. Только парашюты эти не опускались на землю. Они расползались, роняя осколки.

Когда налет кончился, Ванда сказала Степану:

— Та, первая, бомба не взорвалась.

— Ты думаешь?

— Думаю.

Он скоро забыл об этом разговоре. Но часа через два она напомнила:

— Может, поищем ее?

— Бомба — не мячик, — по-стариковски рассудительно сказал Степка.

— Ну и что? Трусишь?

— Сказанула! — возмутился Степка.

Невзорвавшуюся бомбу нашли на соседней улице. Вернее, в двух метрах от улицы. Она зарылась в землю между почерневшей огуречной ботвой заброшенного огорода. Зарылась настолько, насколько позволил тонкий слой скудной серой земли. И темное ее тело лежало на грядке, как недозрелая тыква.

Смотреть на нее было любопытно и страшно. Страшно до мурашек на спине. Но еще страшней было то, что улица вытянулась совершенно пустынная. Ни души…

— Пойдем, — сказал Степка. — Эта бомба замедленного действия. — Он уже слышал, что бывают такие бомбы.

Ванда покачала головой:

— Надо сказать про бомбу.

— Кому? Деревьям?..

Ванда не двигалась. Была ли она смелой девочкой или только упрямой, Степка еще не знал.

И тут они увидели деда Кочана.

Дед Кочан вовсе не был похож на деда, а скорее на подростка, если, конечно, смотреть издалека. Он поднимался в гору широкими шагами, слегка сутулясь. И руки его, длинные, как у обезьяны, почти касались земли.

Жил он со старухой по правой стороне улицы, на три дома выше Мартынюков. В их саду росли огромные деревья дикой черешни. Такие огромные и плодоносные, что бабка Кочаниха разрешала лазить на них всем мальчишкам и девчонкам с улицы. И сама почти ежедневно таскала черешню-дичок ведрами на базар. И все равно черные и сладкие плоды оставались на ветках до поздней осени. К сожалению, они висели очень высоко, у самой макушки. Птицы

были проворнее ребят и лакомились ими даже тогда, когда золу от сожженных листьев уже развеял по двору ветер.

Дед Кочан был печником, и деньжата у него водились. И хотя он клал печки мастерски, но выпивал крепко, а потому и не пользовался общественным уважением. Его никогда не выбирали ни в райисполком, ни в горсовет, ни в народные заседатели, ни даже в члены месткома. И конечно же никто не думал, что в самые страшные для города дни дед Кочан станет героем.

Город бомбили так часто, что военные саперы не успевали разряжать бомбы, не взорвавшиеся на глухих окраинных улочках. Этим занялся теперь дед Кочан — по заданию штаба гражданской обороны.

Собственно, «дед Кочан», «баба Кочаниха» — были уличными прозвищами. Дом, который купили дед с бабкой, принадлежал каким-то Кочановым, и новых жильцов соседи стали называть: «Кочан», «Кочаниха». Настоящее имя деда было Алексей, фамилия Бошелуцкий.

Словом, в тот день, когда ребята нашли бомбу, первым взрослым человеком, повстречавшимся им, был дед Кочан-Бошелуцкий.

— День добжий, пан Кочан, — сказала Ванда. — А там бомба. — И она махнула рукой в сторону похилившегося забора.

Вначале дед просто не понял, о чем речь. Но потом посмотрел на ребят уже как-то недоверчиво.

— Там бомба, пан Кочан, — повторила Ванда.

Дед подошел к забору, заглянул в огород. И вдруг строго и громко сказал:

— Брысь отсюдова!

Вечером они узнали, что Бошелуцкий смастерил какой-то особый гаечный ключ, оттащил бомбу и разрядил ее.

— Пан Кочан — герой, — как и сегодня, сказала тогда Ванда. — Настоящий герой! Пани Кочаниха такая счастливая…

— Пойдем к ней, — предложил Степка.

Баба Кочаниха стояла возле калитки, поджидала деда. Увидев детей, она стала расспрашивать Степку о Георгиевском. И, выслушав, заметила:

— Я твоей матери говорила: из дому срываться — и людей вытруждать, и наплакаться можно вдоволь… — Вздохнула и раздумчиво произнесла: — Беремечко — тяжело времечко… — Потом спросила: — Хотите вишневого варенья?

Они, конечно, хотели.

Баба впустила их во двор, усадила за стол на козлах. Принесла пол-литровую банку, на две трети заполненную вареньем, и ложки.

Дети не заставили себя уговаривать.

Выплевывая косточки, Степка рассказал, как их бомбили в Георгиевском. Баба Кочаниха и Ванда и смеялись, и плакали.

Смеркалось, когда пришел дед Кочан. Он был маленько навеселе. Зеленая гимнастерка без петличек сидела на нем ладно, но была припачкана глиной и копотью, и сапоги пропылились густо. Он улыбнулся бабке губами, а глаза хоть и сузились, но остались грустными и усталыми.

— Вычаяли наконец-то, — сказала бабка Кочаниха. — Думали, и ночевать не придешь сегодня.