Этот маленький город
Шрифт:
Дед покачал головой.
— Вот, — бабка показала на ребят, — дожидаются. Говорят, дед теперь герой. Посмотреть на тебя охочи…
Он обнял детей за плечи.
— Милые вы мои…
Потом, словно пошатнувшись, отступил к стене. И вынул из карманов две авиационные мины.
Бабка Кочаниха побледнела и, ахнув, схватилась за живот крупными, натруженными ладонями.
Дед сказал:
— Чем не игрушки?
Мины были синие, размером с пол-литровые бутылки. Белые стабилизаторы
— Что напрасличаешь, вычадок старый? В голове у тебя хоть маленько осталось? — запричитала бабка Кочаниха.
Дед покачал головой.
— Зря нервы изводишь. Мины безопасные. — И в доказательство грохнул одну о землю.
Бабка перекрестилась и, бормоча молитву, поплелась в комнату.
Дед авторитетно сказал:
— Они без взрывателя. Я из них взрыватели еще в девять утра вывернул. Берите! Таких игрушек в Туапсе, пожалуй, ни у кого нет. И кто знает, есть ли еще где вообще…
— А страшно, пан Кочан? — спросила Ванда.
— Что страшно?
— Выворачивать взрыватели…
Дед Кочан почесал нос.
— Верю я словам своей бабки. Она меня каждое утро напутствует: «Не доглядишь оком, заплатишь боком». Потому и не страшно, что гляжу…
Ночью их пугнула тревога. Под одеялом было тепло, и постель обнимала бока так мягко, но сирена выла и выла, и паровозные гудки басами вторили ей. О том, чтобы не бежать в щель, не могло быть и речи.
Как назло, штанина брюк подвернулась. Степан злился, сидя на кровати. А в комнате темно. И свет нельзя включить, потому что они легли с открытыми форточками и окна были не замаскированы. Тем более, что большущее окно в маленькой комнате можно было запластать лишь театральным занавесом.
Наконец Степка натянул брюки. А Любаша вообще не стала одеваться, завернулась в байковое одеяло и пошлепала в щель. Мать еще запирала дверь, когда в небе заметались прожекторы и несколько раз хлопнули зенитки.
Щель была вырыта под ранней белой черешней, возле забора, — узкая Г-образная траншея, перекрытая накатом бревен, который, в свою очередь, был притрушен желтыми комьями глины.
Ковальские уже сидели в конце щели. Беатина Казимировна посветила фонариком. Она экономила батарейку, приберегая ее для ночных тревог.
Ванда захныкала:
— Как это хорошо — не бояться ночных тревог! Наверное, я никогда не буду такой счастливой…
— Лучше пусть бомбят весь день, — подхватил Степка. — Только бы дали выспаться.
Зенитки не стреляли. И гула самолетов не было слышно. Лишь шумели цикады и потревоженные птицы. В щели пахло сырой землей.
Разговаривать не хотелось.
Любаша улеглась, и мать заворчала:
— Простудишься.
Но
Степка знал: в таких случаях сестре не надо перечить. Она человек упрямый. И это не единственный ее недостаток. Любаша считает, что она самая умная, самая красивая, самая энергичная. «И пусть считает, — думает Степка. — Ведь от этого никому ни холодно и ни жарко. А вообще-то, девочка она на самом деле заметная. И энергия у нее есть. Только пробуждается очень редко».
Последний раз «пробуждение» случилось весной этого года, когда в школе объявили кампанию по сбору бутылок.
В эти бутылки нальют горючую жидкость, и наши бойцы успешно станут сражаться с фашистскими танками.
Так на общей линейке сказал директор школы. И каждый школьник принес из дому все, что мог. Но оказалось, четвертинки и поллитровки не очень годятся для столь грозного оружия. Как минимум, нужны семисотграммовые бутылки из-под вина, а лучше всего из-под шампанского. Словом, школа не выполнила плана.
И тогда Любаше пришла идея. Она пришла ей самой первой в городе. И это можно было бы назвать почином, прояви кто-нибудь из пишущих людей журналистскую сноровку и находчивость.
Любаша сидела на крыльце и смотрела в голубое весеннее небо. И глаза у нее от этого неба были голубыми, а лицо отрешенным, словно она жила там, на невидимых сейчас звездах, в окружении сказочных принцев и фей.
Возле калитки, спрятавшейся в кустах мелких роз, белых, розовых, ярко-красных, шептались Степка и Ванда.
— Все сказку слушает…
— Часто с ней это бывает?
— Бывает… Она сама мне под большим секретом поведала. Слышится ей в такие минуты чей-то голос…
— Мужской, женский? — спросила Ванда.
— Не знаю. Только сказки ей рассказывает все больше про мертвецов… И про звезды.
— Ой!.. — поежилась Ванда.
Брат посмотрел на Любашу, приставил палец к виску, покрутил и многозначительно присвистнул.
Может, от этого свиста Любаша и спустилась с небес. Спросила по-будничному озабоченно:
— Степка, у нас есть мешок?
— Какой? — не понял он.
— Обыкновенный. — В голосе сестры чувствовалось обычное, нормальное для ее паршивого характера раздражение.
И Степке стало ясно, что со сказкой на сегодня покончено.
— Должен быть, — ответил он.
— Я и без тебя знаю, что должен быть. — Любаша со вздохом поднялась с крыльца. — Спрашиваю: где?
— Если хотите, я принесу, — вежливо сказала Ванда.
— Вот что значит девочка! — сказала Любаша. — А мальчишки — сплошная бестолковщина.