Этот маленький город
Шрифт:
— Джигит, смело прыгай!
Иноземцев разжал пальцы. И очутился на твердой площадке рядом с адыгейцем.
— Дорога есть, — сказал Коблев и взял Иноземцева за руку. — Пробуй.
Этого Иноземцев не ожидал. Он думал, что старик сейчас станет бросать веревку через щель, И пройдет много времени, и уйдет много сил, пока петля захлестнет сук. Но веревка уже была натянута. Иван дернул ее.
Словно уловив его сомнение, старик сказал:
— Верный веревка. Скакуна выдержит. Ходить вперед можно.
На картинках, в инструкциях по альпинизму, Иван видел, как нужно
Перебросив автомат за спину, он снял варежки, потому что не очень доверял им, вытащил брючный пояс, продел его за ремень, потом схватился за веревку и вдруг почувствовал, что брюшной пресс развит слабо и что у него не хватает силенок забросить ноги, обутые в тяжелые солдатские сапоги, на веревку.
— Подмоги, отец, — попросил Иван. — Спасибо… А теперь подстрахуй меня.
— Чего говоришь?.. Сам потихоньку ползи. Руками перебирай.
— Страхуй, говорю… Пояс через веревку перебрось и застегни, значит.
— Зачем пояс? Джигит так хорошо.
— Сделай, христом-богом прошу, — взмолился Иван.
…Голенища сапог легко скользили по веревке, и до середины пути Иноземцев добрался без трудностей. Но теперь, когда спуск кончился и веревка устремлялась вверх, Иван почувствовал, как слабнут окоченевшие пальцы, каких усилий стоит каждый сантиметр. Он знал, что над ним покачивалось небо. И холодные хлопья искали его лицо, руки. На какое-то мгновенье он понял, что не может разжать пальцы, не может двинуться с места. Потом ему показалось, что нет никакого неба, никакой пропасти и речки на дне ее, нет веревки и коченеющих пальцев. Есть только сон. Тяжелый и страшный сон. Нужно лишь пересилить себя, проснуться.
Но выглянула луна. Внезапно. Засеребрилась между облаками. Посмотрела на горы, на пропасть, на Ивана. И он тоже посмотрел вперед и увидел, что земля близко, что до кряжистого дерева, в чьей прочности жизнь Ивана, осталось три-четыре метра. Он догадался: пальцы, которые пожимал майор Журавлев, которые ласкала Нюра, не отказывают, а просто испытывают его на смелость.
Много ли стоишь ты, геройский разведчик?
Ну!!! Разжимай руки, ноги, лети в пропасть. Страховка у тебя плевая. Ненадежная страховка! И никто не узнает, почему не стало Вани Иноземцева. Пуля ли его прошила, сердце ли отказало со страха…
Нет, пальчики! Врете, милые! Мы еще жить будем, Нюра нам еще деток нарожает.
Скрылась луна. Поверила в Ивана. Спасибо! Спасибо ей за это!..
Вот она, земля… Вот… Сук. Хороший сук, не подвел, брат! Дай-ка я тебя поцелую. Холодный ты. И я тоже…
Потом… Что было потом — дело привычное. Перебрался батальон. Как и планировал майор Журавлев — с минометами…
Стоп! Свист мины. Иноземцев делает знак разведчикам, и все четверо плашмя падают в мокрый бурьян. Нет. Мины рвутся далеко впереди.
«Это, верно, фрицы с озноба в белый свет палят. Так тоже бывает. Случается.
Эх! Чего только не насмотришься на войне. С чем не столкнешься… И со смертью, и с радостью, и с трусостью, и с мужеством, и с любовью, и с
Полежать бы сейчас в бурьяне, в мокром, пахнущем прелью. Полежать на спине или на пузе, блаженно раскинув ноги, усталые и тяжелые, точно шпалы».
— Привал, братва. На пять минут привал, — шепчет Иноземцев.
— Закурить бы, — говорит «братва».
Конечно, не в один голос говорит. Вразнобой. А некоторые — вовсе взглядом. Но курить никак нельзя. Темновато еще. Светает лишь. Обнаружить себя можно — демаскировать. И тогда мины рваться будут не далеко-далеко отсюда, а рядом, вот в этих кустиках или ближе.
— Отставить курение. — Иноземцев поворачивается на бок, чтобы посмотреть: не успел ли кто чиркнуть зажигалкой. И… видит темные фигуры с автоматами наперевес. Они медленно бредут, будто срезанные бурьяном, бредут, вытянувшись цепью. Сколько же их? Девять, десять, одиннадцать… Около двадцати. Что это? Взвод или рота? По военным временам может оказаться и батальоном.
— Противник справа, — шепчет Иноземцев. — Группа, к бою!
Правильно, к бою! Только позиция здесь на редкость невыгодная. Низковато очень.
— Братцы, ползком назад. Вон за эти камни.
А немцы близко. Метрах в сорока — не дальше. Ползи, разведчик. Неслышно ползи, без шума. Иначе грош тебе цена. Иначе светит тебе похоронка. Пока еще незаполненная. Проявляй готовность и сноровку. Потому что вписать фамилию в похоронную — секундное дело…
Наблюдатели доложили Журавлеву, что на левом фланге полка, в лощине, которая оказалась неприкрытой соседями, неизвестная группа ведет бой с противником. При этом группа малочисленная, бьет немцев с тыла, а третий батальон, обеспечивающий фланг, расстреливает врага по фронту.
Майор догадался, что «малочисленная группа» — это наверняка разведчики Иноземцева. А значит, боеприпасы у них ограничены. И они сами с минуты на минуту окажутся в катастрофическом положении, если крепко не выручить их огнем батальона. В том, что третий батальон сможет выполнить эту задачу, Журавлев сомневался. Как бы громко ни звучало слово «батальон», но если в нем лишь сорок бойцов, то это уже и не рота, а только-только два взвода.
Какими силами наступает противник, известно не было. Телефонная связь с левым крылом прервалась в самом начале минометного обстрела. И то, что противник наносит удар в наиболее уязвимом месте — на стыке двух полков, очень обеспокоило Журавлева.
Оставив на КП начальника штаба, он поспешил к позициям батальона.
Война в горах все же не позволяла иметь сплошную линию обороны. Окопы отрывались одиночные, чаще всего неполного профиля, потому что грунт был либо глинистым, либо скалистым. И зарыться в землю было не так просто. Вот почему майору Журавлеву пришлось бежать по пологому склону горы, петляя меж кустарниками. Адъютант едва поспевал за командиром.
Рассвет пришел. Он был насупленным и мрачным. И, кажется, норовил с минуты на минуту разразиться дождем. Окопы и так были полны жидкой грязи, даже в блиндажах вода хлюпала под ногами. Ну и паршивая зима здесь, в предгорьях Северного Кавказа!