Этюд в багровых штанах

Монастырская Анастасия Анатольевна

— Аня, надо что-то делать! — воскликнула я.

— А что? В милиции уже была. Там виртуозно послали. Мол, когда найдем ваш труп, тогда и поможем, чем сможем. Думала, Федя посоветует что-нибудь дельное, но видишь, как все повернулась. Не судьба. И потом, Эфа, устала я бояться. Ты вот спросила, чего сижу и жду. Смерти, наверное. Я ее чувствую. По пятам ходит, с целым мешком инструментов. Дай бог, чтобы она была быстрой и безболезненной. Когда страшно, все остальное становится неважным. Страх пожирает тебя, оставляя одну оболочку. И потом я фаталистка — от судьбы не уйдешь. — В этот момент у моей собеседницы ожил телефон, проиграв знакомую мелодию из фильма «От заката до расЮля», странный выбор, однако, для такой женщины, как Анна: — Алло! Слушаю! Кто это? А, узнала… И что ты хочешь? Встретиться? Когда?

Она бросила обеспокоенный взгляд позади меня.

Я рефлекторно обернулась, поскольку сидела спиной к окну. На улице давно стемнело, во влажных бликах фонарей отражались беглые тени. Показалось, или действительно от окна кто-то отпрянул, заметив мой взгляд? Анна тем временем уже закончила разговаривать и спешно подкрашивала губы.

— Эфа, я, пожалуй, пойду. Неожиданное свидание, надеюсь, ты меня извинишь за бегство? Но вполне возможно, сегодня моя жизнь изменится. Надеюсь, что к лучшему. Мне обещали защиту. Скорей всего, я даже уеду. — Она тараторила, стараясь заглушить внутреннюю тревогу: — Очень рада была с тобой познакомиться, надеюсь, что мы еще встретимся, не так ли? В спокойной обстановке. Можешь даже Федорова с собой привезти, обещаю, что не буду над ним издеваться, как сегодня. Обещаешь?

Я кивнула. Анна явно торопилась. И только придвинув стул к столику, и взяв нарядную сумочку, вдруг нерешительно замерла:

— Эфа, обещай мне еще одну вещь: если со мной что-нибудь случится, ты обо всем расскажешь Феде. Хорошо? Результаты моих расследований лежат в квартире — голубая папка за собранием сочинений Достоевского. Ключи от квартиры у Федорова есть. Передай ему, что я его очень люблю. И о многом жалею. В том числе и о вылитых щах.

Она криво улыбнулась и побежала к выходу. Так обычно бегут либо навстречу любви, либо смерти. В данном случае верным оказалось второе предположение. Я не знала, что менее чем через час Анны Федоровой уже не будет в живых. Ближе к утру ее тело найдут около кафе, в котором мы так уютно посидели. Не знала я, что именно меня обвинят в убийстве Федоровой. Мой сожитель, помешавшийся от горя и угрызений совести, соберет свои немудреные пожитки и уйдет на свою холостяцкую квартиру. Не догадывалась я и о том, что уже через две недели начну работать в рекламном агентстве «Эдем», а еще через месяц получу первое угрожающее письмо и шелковую удавку в подарок. И бороться за собственную жизнь мне придется самой… Все это было впереди, а пока я сидела за столиком, пила вино и вглядывалась в дождливую темноту за окном, где притаилась смерть.

ГЛАВА 2

— Теперь ты понимаешь, почему я должен уйти, — Федоров умоляюще взглянул на меня (вот только не надо сцен, дорогая). — В сложившейся ситуации я просто не могу остаться.

Ну-ну, какие мы нежные и удивительные! В сложившейся ситуации… Я не могу остаться… Просто петровская ассамблея, да и только. Еще немного, и сделает книксен, сложив тощие кривые ножки в замысловатую фигуру. Пусть. Против ухода сожителя я не возражала: если мужик что-то решил сделать, он это сделает, сколько на нем не висни и не причитай. Виснуть на мужике я разучилась после потери невинности в десятом классе. Как правильно причитать забыла после развода с Ивановым. Не повезло Федорову. Баба я закаленная, жизнью выдрессированная похлеще льва на боксерском ринге. Как там, в песне поется? Без меня тебе туда, любимый мой. В смысле туда тебе и дорога. Хочешь пешком, хочешь на троллейбусе. Подвезти не подвезу — извини, бензин кончился.

Впрочем, Федоров явно был согласен и на трамвай. В первый раз вижу, чтобы любовник так торопился, оставить ложе любви и прочие удовольствия, которые нам приносит адюльтер. Даже вещи в кое-то веки сам собрал: из чемодана виновато торчали синий носок и рукав белой рубашки. Все! Клиент готов. Провожающих просьба выйти из вагонов. Пожелаем ему счастливого пути и попутного ветра! «Он улетел, но обещал вернуться», — сказала баронесса Мюнхаузен вслед просвистевшему ядру. Федоров ничего не обещал. По крайней мере, в данный момент. Но так и норовил усвистать куда подальше. Скатертью дорога!

— Почему ты молчишь? — Федоров топтался на пороге, не решаясь закрыть за собой дверь. Чемодан притулился у его ног, как большой, побитый молью, щенок.

— А разве нужно что-то говорить? — вялый вопрос так и повис в воздухе. Говорить действительно не хотелось, впрочем, как и устраивать шумные скандалы и кричать «Вернись! Я все прощу!». Я мечтала, чтобы он поскорее ушел. Господи, да уйдешь ты, наконец, вместе с этим дурацким чемоданом?! Видеть не могу. Слышать не могу.

Помнить не хочу. Ничего не хочу. Милый. Хороший. Любимый. Единственный… Пошел вон!

Мечта исполнилась: хлопнула дверь, и наступила долгожданная тишина.

Так плохо, как сейчас, мне не было никогда. И дело не в том, что последние несколько часов пришлось провести в обществе двух малосимпатичных оперов, играющих в «плохого и хорошего полицейских». Играли они бездарно и неинтересно. Вдобавок от одного пахло чесноком и водочным перегаром, от другого хорошим французским парфюмом. Непереносимый симбиоз! В общем, ничего конструктивного, кроме дикой головной боли, из этой беседы я так и не почерпнула: «За что ты ее убила?» — «Я ее не убивала!» — «Мы знаем, что ты ее не убивала, но все-таки за что?». — «Не убивала я!» — «А где алиби?» — «Алиби нет». — «Ага! А говоришь, не убивала». И так далее, до муторной бесконечности, плавно переходящей в физическую тошноту и усталость. Я им про Фому, они мне про Ерему. Спасибо Федорову, отмазал. Пришел. Ткнул в меня пальцем: «Она не убивала. Алиби есть. Я — ее алиби». Опера было ощетинились, как голодные волчата: мол, еще подозреваемый нашелся. Но вовремя опомнились — С Федоровым в таком состоянии лучше не шутить. С ним вообще разговаривать невозможно.

Так что из милиции мы вернулись в гробовом молчании. Только дома я поняла: он уверен, что Анна погибла из-за меня. Пусть я ее и пальцем не тронула, но ведь могла, теоретически?! Могла же… И о чем это мы с ней так долго говорили? Косточки муженьку и любовничку перемывали? Так-так… Значит, за спиной смеемся, а как беда пришла, на шею бросаемся: Федя, родненький, спаси. Он — герой. Хоть одну, да спас. А мы ему косточки…

Мой спаситель собирал вещи. Я также молча наблюдала за ним, свернувшись калачиком в уголке дивана. В чемодан летели носки, трусы, бритвенные принадлежности, тапочки и рубашки, в меня — умные и правильные слова. Как ни крути, погибла его жена, пусть и без пяти минут бывшая. Жалко? Жалко! Ко всему прочему любовницу (без пяти минут будущую жену) обвинили в убийстве. Жалко? Еще как жалко! Что остается настоящему мужчине? Уйти! Идеальное решение. Он уйдет, и любовный треугольник превратился в параллельные линии, которые, как известно, не пересекаются. Ни вашим, ни нашим. Впрочем, и треугольника как такового не было: мы с Анной встретились один раз в жизни, поговорили и разошлись. Мне она понравилась. Я ей, судя по всему, тоже. В чем проблема? Проблема в стереотипе. Никто не поверит, что жена и любовница могут друг другу искренне симпатизировать и что муж и любовник способен довести ситуацию до подобного абсурда. Вот если бы Аня мне вцепилась в волосы, а я, к примеру, расцарапала ей лицо, то тогда и вопросов бы не возникло. Все правильно. Все так и должно быть. Теперь представим наш вариант. Любовница, то есть я, неожиданно узнает о существовании жены. Идет с женой в кафе и о чем-то с ней беседует. Затем жену убивают. Кто виноват? Тут и к гадалке не ходи — все указывает на разлучницу проклятую. Она и мужа увела из семейного гнездышка, и жену грохнуть решила. Причем весьма удачно, надо сказать. В смысле грохнуть. На мой резонный вопрос, зачем убивать жену любовника, если он собрался с ней разводиться, у нашей доблестной милиции нашелся ответ: чтоб не мешала. Видимо, к такой же версии постепенно пришел и Федоров. Логика всегда была его сильным местом. Вот уж не думала, что у наших отношений будет столь пошлый финал — синий носок в чемодане и «не надо сцен, дорогая!».

Наконец-то, одна. Теперь можно выплакаться всласть и пожаловаться Гене с жабиком на свои проблемы.

Господи, кто же знал, что после ухода сожителя будет так больно?!

И зачем ты, Господи, придумал зуб мудрости?!

Зачем женщине мудрость? Особенно такой, как я. Мне и со своим-то умишком не справиться, а ты мне новую порцию IQ отдарил. Да еще бесплатно. Так сказать, бонус от небесной канцелярии. Живи и радуйся! Ой-ой-ой! Больно! Господи, хочу быть дурой! Чем тебя не устраивало число тридцать два? Зачем мне тридцать третий зуб, твоя любимая цифра? Я разве о нем просила?

Мудрость прорывалась с неожиданной прытью: не прошло и пяти часов, как язык ощутил ее ребристую поверхность. Белый клык и челюсти в одном флаконе. Фильм ужасов. Нервных просим удалиться. Десна ныла и кровоточила, голова кружилась, тело ломило. Судя по всему, летальный конец мне обеспечен. Кривясь от боли и дурных предчувствий, я набрала номер неотложки.

— Ну? — спросила меня дама, зевнув в трубку.

— У меня зуб болит, — пожаловалась я и на всякий случай уточнила: — Мудрости.