Этюд в багровых тонах (сборник)
Шрифт:
– Ничего страшного. Не спеши. Выкури еще трубку.
– Не в том дело. У меня же режим! Я тут сижу, треплю языком, когда давно уже спать должен. Я возьму у тебя череп? Вильяме мне мой уже месяц не отдает. И еще слуховые косточки [98] , если они тебе не нужны. Спасибо. Нет, сумки не надо, я его так, под рукой понесу. Спокойной ночи, дружище, и не забывай, что я про твоего соседа говорил.
Когда Хасти со своей анатомической добычей под мышкой ушел и его цокающие шаги стихли на винтовой лестнице, Аберкромби Смит швырнул трубку в корзину для бумаг и, придвинув кресло поближе к лампе, углубился в чтение внушительных размеров книги в зеленой обложке с цветными картами того таинственного царства наших внутренностей, несчастными и беспомощными властителями которого мы являемся. Хоть студент и учился в Оксфорде на первом курсе, в медицине он не был новичком, поскольку до этого четыре года работал
98
Слуховые косточки – комплекс из трех мелких косточек возле барабанной перепонки, улавливающих, усиливающих и передающих звуки.
Примерно час он просидел за чтением, минутная стрелка шумных переносных часов с ручкой наверху, которые стояли на краю стола, уже почти догнала часовую на отметке двенадцать, когда уши студента неожиданно уловили какой-то звук, свистящий, даже скорее шипящий, похожий на громкий вдох очень взволнованного человека. Смит оторвался от книги и прислушался. Ни сбоку, ни над ним никого не было, поэтому шипение это наверняка донеслось из комнаты его соседа снизу, того самого, о котором Хасти так нелестно отзывался. Смит знал его только как обрюзгшего, бледного и молчаливого человека, прилежного студента, чье окно светилось желтым светом даже после того, как Смит тушил свою лампу. То, что они оба частенько зарабатывались допоздна, образовало некую духовную связь между ними. Когда время переваливало за полночь, Смиту было приятно осознавать, что кто-то рядом с ним так же мало значения придает сну, как он сам. Даже сейчас, когда он подумал о соседе, на душе у него потеплело. Вообще-то Хасти был добрым, но немного грубоватым и толстокожим парнем. Ему не хватало воображения и чуткости. Он не мог смириться со всем, что не совпадало с его представлением о том, каким должен быть настоящий мужчина. Если человек не походил на выпускника привилегированной частной школы, он лишался расположения Хасти. Как это часто бывает с людьми крепкого телосложения и отменного здоровья, он был склонен приписывать статной фигуре благородный дух и видеть слабость характера в том, что на самом деле было слабостью кровотока. Смит, наделенный более трезвым взглядом на жизнь, знал об этой привычке своего друга, поэтому и сейчас, когда мысли его обратились к соседу снизу, решил, что не стоит слишком уж серьезно относиться к его предостережению.
Странный звук не повторялся, поэтому Смит решил снова вернуться к работе, но вдруг ночную тишину разрезал надсадный крик, истошный вопль человека, который не помнит себя от страха или волнения. Смит вскочил с кресла и выронил книгу. Он обладал крепкими нервами, но в этом неожиданном безотчетном крике было нечто такое, отчего его всего обдало холодом и по телу пошли мурашки. В голову ему тут же полезли тысячи самых невероятных объяснений того, что могло стать причиной этого крика в такое время и в таком месте. Что же делать? Бежать вниз или лучше подождать?
Как свойственно всем англичанам, Смит ненавидел шум и суету, к тому же он так мало знал своего соседа, что не чувство вал себя вправе вмешиваться в его дела. На какое-то время он замер в нерешительности, и тут на лестнице послышались торопливые шаги и в его комнату ворвался неодетый и бледный как смерть юный Монкхаус Ли.
– Спускайтесь скорее вниз! – выпалил он. – Беллингему плохо.
Аберкромби Смит сбежал по ступеням следом за ним в комнату этажом ниже и, хоть и был необычайно взволнован, не смог, переступив порог, не оглянуться в изумлении по сторонам. Такого он еще не видел. Это помещение больше походило на музей, чем на рабочий кабинет. За тысячами странных египетских и восточных диковинок не было видно стен и даже потолка. Выбитые на каменных плитах высокие угловатые фигуры с оружием в руках словно шествовали вдоль стен. Выше были расставлены статуи с головами быков, аистов, кошек и сов, изображения увенчанных змеями царей с миндалевидными глазами, странные жукоподобные божества, вырезанные из синего египетского лазурита [99] . Гор, Исида и Осирис [100] выглядывали из каждой ниши, смотрели с каждой полки, а под потолком в двух петлях висел истинный сын Древнего Египта – огромный нильский крокодил с открытой пастью.
99
Лазурит (ляпис-лазурь) – синий или зеленовато-голубой минерал, ценный поделочный камень.
100
Верховные боги египетской мифологии: Осирис – бог умирающей и воскресающей природы, покровитель и судья мертвых; Исида – сестра и супруга Осириса, богиня плодородия, воды и ветра, волшебства, мореплавания, охранительница умерших, изображалась женщиной с головой или рогами коровы; Гор – сын Осириса и Исиды, бог солнца, покровитель власти фараона, изображался в виде сокола или человека с головой сокола.
В центре этой удивительной комнаты стоял большой квадратный стол, заставленный склянками всех размеров и заваленный бумагами и высушенными листьями какого-то красивого, похожего на пальму растения. Все эти разнообразные предметы были сдвинуты в сторону, чтобы освободить место для деревянной коробки, которая раньше стояла у стены, на что указывало пустое пространство на ней. Мумия, страшная черная высохшая фигура, напоминающая обожженную голову, насаженную на сучковатый куст, была наполовину вытащена из своего ложа и перевешивалась через его край, упираясь крюковатой рукой и костлявой ладонью в стол. Тут же на столе, прислоненный к стенке саркофага, стоял старинный пожелтевший папирусный свиток, а передним в деревянном кресле сидел сам хозяин комнаты. Его голова была откинута назад, широко раскрытые глаза в ужасе взирали на висевшего над ним крокодила, посиневшие пухлые губы с шумом ловили воздух.
– О Боже! Он умирает! – в растерянности вскричал Монкхаус Ли.
Ли был худым красивым юношей с кожей оливкового оттенка и очень темными глазами. Скорее похожий на испанца, чем на англичанина, он кельтским порывистым характером сильно отличался от по-саксонски спокойного и уравновешенного Аберкромби Смита.
– Нет, похоже, он всего лишь в обмороке, – возразил студент-медик. – Ну-ка помогите. Берите его за ноги… Теперь на диван… Сбрасывайте этих деревянных идолов на пол. Что у него тут творится! Нужно расстегнуть ему воротник и дать воды. Думаю, скоро он придет в себя. Чем это он тут занимался?
– Не знаю. Я услышал крик и побежал наверх. Я ведь его хорошо знаю. Спасибо, что помогли.
– Да у него сердце стучит, как кастаньеты, – констатировал Смит, приложив руку к груди Беллингема. – Мне кажется, он потерял сознание, чего-то сильно испугавшись. Брызните на него водой! Вы только посмотрите, какое у него лицо!
И действительно, лицо его выглядело странно, даже отталкивающе, так как и цвет его, и очертания были в равной степени неестественными. Белое, но не просто бледное от страха, оно напоминало белый лист бумаги. Толстый Беллингем производил такое впечатление, будто раньше он был намного толще, поскольку кожа его, покрытая морщинами, свисала дряблыми складками. На голове топорщились колючим ежиком темные волосы, по бокам торчали мясистые морщинистые уши. Все еще открытые светло-серые глаза с расширенными зрачками выпирали из орбит, неподвижные, словно остекленели от ужаса. Когда Смит рассмотрел своего соседа, ему по-казалось, что еще никогда он не видел, чтобы на лице человека столь отчетливо проступали признаки порочности его натуры, и ему опять вспомнилось предостережение, услышанное от Хасти час назад.
– Черт возьми, что могло его так напугать? – спросил он.
– Эта мумия.
– Мумия? Каким образом?
– Не знаю. В ней есть что-то отвратительное и жуткое. Хоть бы он с ней расстался! Такое ведь не первый раз происходит. Прошлой зимой случилось то же самое. Я тогда нашел его в таком же состоянии и тоже рядом с этой жуткой вещью.
– И зачем она ему нужна?
– Он человек со странностями, понимаете? Это его конек. Об этих штуках он знает больше, чем кто-либо в Англии. Но, честное слово, лучше бы он занимался чем-нибудь другим! О, смотрите, смотрите, он приходит в себя.
Бескровные щеки Беллингема начали понемногу розоветь, веки вздрогнули, как паруса после полного штиля. Он сжал, потом разжал пальцы, шумно, не разжимая зубов, вздохнул и, внезапно дернув головой, диковато осмотрелся по сторонам. Когда взгляд его упал на мумию, он вскочил с дивана, схватил папирусный свиток, положил его в ящик стола, закрыл ящик на ключ, после чего нетвердой походкой вернулся к дивану.
– В чем дело? – спросил он. – Что вам нужно?
– Вы страшно закричали и потеряли сознание, – сказал Монкхаус Ли. – Если бы наш друг сверху не спустился, я вообще не знаю, что бы я с вами делал.
– А, это Аберкромби Смит, – Беллингем окинул его взглядом. – Спасибо, что пришли. Но какой же я дурак! Боже мой, какой же я дурак!
Он закрыл лицо руками и принялся истерично хохотать.
– Слушайте! Прекратите! – Смит схватил его за плечи и сильно встряхнул. – У вас нервы в полном беспорядке. Вам нужно прекратить эти ночные эксперименты с мумиями, если не хотите свихнуться. Вы и сейчас еще как на иголках.
– Посмотрел бы я на вас, – пробормотал Беллингем, – если бы вы увидели…