Этюд в багровых тонах (сборник)
Шрифт:
– Хорошо, сэр.
– А потом можешь отвезти леди Сэннокс домой.
– А как же вы, сэр?
– Я несколько ближайших месяцев поживу в гостинице «Ди Рома» в Венеции. Проследи, чтобы письма направлялись туда. И передай Стивенсу, пусть в понедельник шлет на выставку все пурпурные хризантемы и телеграфирует мне о результатах.
Лот номер 249
Может оказаться, что об отношениях между Эдвардом Беллингемом и Вильямом Монкхаусом Ли, а также о причинах того страха, который пережил Аберкромби Смит, истинной и окончательной правды мы так никогда и не узнаем. Да, существуют подробные и четкие записи самого Смита о тех событиях, подтвержденные показаниями Томаса Стайлза (слуги), многоуважаемого Пламптри Петерсона, студентов и преподавателей Олд-колледжа и других людей, которые стали свидетелями тех или иных эпизодов в этой цепочке поразительных событий. И все же, по большому счету, наше представление о том, что произошло, основывается на словах именно Смита. Но большинство скорее согласится с тем, что разум человека, каким бы здравым он ни казался, имеет определенный изъян, некий дефект в работе, чем признает, что среди белого дня в таком знаменитом оплоте знаний и просвещения, как Оксфордский университет, может случиться нечто такое, что выходит за границы естественного. Однако только когда мы задумываемся над тем, насколько узка и туманна та дорожка, по которой движется мироздание; над тем, какой темной кажется она нам, несмотря на светоч науки, находящийся в руках человечества; когда мы начинаем замечать, как из окружающей ее тьмы впереди начинают проступать очертания великих и страшных перекрестков, – только тогда мы понимаем, что лишь очень смелый и чрезмерно уверенный в себе человек может усомниться в существовании тех странных боковых дорог, на которые способен свернуть человеческий разум.
В Оксфорде на одном из крыльев колледжа, который мы назовем Олд, есть угловая башенка. Она настолько стара, что возраста ее уже никто точно и не назовет. Тяжелая арка, которая обрамляет отрытую дверь, прогнулась вперед под тяжестью лет, серые, изъеденные лишайником каменные блоки оплетены плющом и ветвями ивы, словно руками матери, которая, слегка наклонившись, обнимает их, защищая от ветра и непогоды. За дверью начинается каменная винтовая лестница, которая проходит через две площадки и обрывается на третьей, ступени ее истерты и избиты ногами многих поколений искателей знаний. Жизнь, словно вода, стекала по этому каменному винту и, как и положено воде, оставила после себя на его ступенях эти гладкие желоба. От облаченных в длинные одежды строгих ученых эпохи Плантагенетов до жизнерадостных юношей последующих эпох, каким же полноводным и бурливым был тот поток молодой английской жизни, что оставил этот след! А что осталось сейчас от всех тех надежд, стремлений и потраченных сил, кроме покосившихся старых камней с полустертыми надписями во дворах старинных церквей, да, быть может, нескольких пригоршней пыли в сгнивших гробах? Но здесь все еще стоит эта башня со старинной лестницей и серой каменной стеной, на которой можно различить выбитый щит с поясом, косым крестом и множеством других геральдических символов – причудливая тень, оставшаяся от давно ушедших дней.
В месяце мае года тысяча восемьсот восемьдесят четвертого три молодых человека занимали комнаты, которые выходили на три разных площадки старой лестницы. Каждая комната делилась на кабинет и спальню, а из двух помещений в самом низу башни одно было превращено в склад угля, а во-втором жил слуга или, как его называли здесь, джип [94] Томас Стайлз, в чьи обязанности входило прислуживать трем студентам. Справа и слева были расположены лекционные залы и кабинеты, поэтому обитатели старой башни могли наслаждаться некоторым уединением, что делало эти апартаменты предметом зависти для думающих об учебе студентов. Вот кто сейчас занимал эти комнаты: Аберкромби Смит наверху, Эдвард Беллингем под ним и Вильям Монкхаус Ли над нижними помещениями.
94
Джип – слуга, состоящий при колледже в университетах Кембриджа и Дарема. Возможно, от англ. gypsy – цыган – или от устар. gippo – поваренок.
Было десять часов вечера, по-осеннему светлого и чистого. Аберкромби Смит сидел с бриаровой трубкой во рту, откинувшись на спинку своего кресла, умостив вытянутые ноги на решетку перед камином. С другой стороны камина в точно таком же кресле и в такой же расслабленной позе сидел его старый школьный товарищ Джефро Хасти. Оба были в легких спортивных фланелевых костюмах, потому что весь вечер провели на реке, хотя не только костюмы, а и лица их, открытые и серьезные, свидетельствовали о том, что этим молодым людям привычнее проводить время на природе, чем сидеть дома, что разум и склонности их от природы устремлены в сторону всего мужественного и здорового. И действительно, Хасти был загребным [95] в команде своего колледжа, а Смит – еще лучшим гребцом, но приближающийся экзамен уже бросил тень на его лицо и заставил отдавать работе все время, кроме нескольких часов в неделю, которых требовала забота о здоровье. Беспорядочная куча медицинских книг на столе, разложенные тут и там кости, муляжи и анатомические иллюстрации указывали не только на размах, но и на область науки, которую он изучал, в то время как пара деревянных рапир и боксерские перчатки над камином давали понять, каким образом он с помощью Хасти поддерживал себя в хорошей физической форме, тратя на это минимум времени. Они прекрасно знали друг друга, настолько, что могли, вот как сейчас, молча сидеть рядом в том умиротворяющем безмолвии, которое служит доказательством истинной проверенной дружбы.
95
Загребной – гребец, сидящий ближе других к корме.
– Наливай себе виски, – наконец произнес Аберкромби Смит, выпустив очередной клуб дыма. – Шотландский в кувшине, ирландский в бутылке.
– Нет, спасибо, у меня скоро гонка, а я во время подготовки не пью. Сам-то будешь?
– Да нет, мне еще кучу всего прочитать надо, так что я пока воздержусь.
Хасти кивнул, и снова наступила спокойная тишина.
– Кстати, Смит, – некоторое время спустя спросил Хасти, – ты уже познакомился с кем-нибудь из своих соседей?
– Когда встречаемся, киваем друг другу. Не больше.
– Хм! Я бы на этом и остановился. Мне кое-что известно о них обоих. Не много, но и этого достаточно. Не думаю, что на твоем месте я бы стал заводить с ними дружбу. Нет, о Монкхаусе Ли ничего дурного я сказать не могу.
– Это тот, худой?
– Да. Он парень воспитанный, достойный. Не думаю, что у него есть какие-нибудь скрытые грехи. Но, познакомившись с ним, ты неизбежно должен будешь познакомиться и с Беллингемом.
– Это который толстый?
– Да, толстый. И я, со своей стороны, предпочел бы с ним вообще не связываться.
Аберкромби Смит поднял брови и посмотрел на своего друга.
– Ив чемжедело? – спросил он. – Пьет? Картежник? Буянит? Что-то раньше ты не был таким поборником добропорядочности.
– Э, да ты явно ничего не знаешь об этом человеке, иначе бы не спрашивал. Понимаешь, в нем есть что-то отталкивающее, мерзкое, как в рептилии. Когда я его вижу, у меня всегда тошнота подступает к горлу. Я бы назвал его человеком тайных пороков… Человеком с черной душой. Хотя он далеко не дурак. Говорят, на своем факультете он один из лучших студентов, которые когда-либо учились в колледже.
– И что он изучает? Классическую филологию или медицину?
– Восточные языки. Тут он сущий дьявол. Прошлым летом Чиллингворт как-то встретил его в Египте у вторых порогов [96] . Он рассказывал, что с арабами Беллингем вел себя так, словно родился и всю жизнь прожил среди них. С коптами он разговаривал на коптском, с евреями – на иврите, а с бедуинами – на арабском. И все они готовы были целовать полы его сюртука. В тех краях в горах живут старики-пустынники. Они сидят на скалах и, если замечают случайного путешественника, наблюдают за ним хмурыми взглядами и плюют ему вслед. И вот, когда туда забрел этот Беллингем, он только сказал им пять слов, и они тут же попадали перед ним лицом в землю и стали тянуть к нему руки. Чиллингворт говорит, что никогда такого не видел. А сам Беллингем, кажется, принял это как должное. Прошелся между ними с важным видом и что-то еще сказал, словно пожурил. Неплохо для простого студента Олда, да?
96
Между египетским городом Асуаном и суданской столицей Хартумом на реке Нил насчитывается шесть крупных водопадов – порогов.
– А почему ты говоришь, что нельзя познакомиться с Ли без Беллингема?
– Потому что Беллингем помолвлен с его сестрой Эвелин. Неземное создание, Смит! Я хорошо знаю всю их семью. Видеть рядом с ней это животное просто отвратительно. Жаба и голубка – вот кого они мне всегда напоминают.
Аберкромби Смит улыбнулся и вытряхнул пепел из трубки, постучав о решетку камина.
– Теперь все понятно, старина, – сказал он. – Да ты, оказывается, ревнивец! Отелло! Признайся, в этом все дело, а?
– Ну, я знаю ее еще с тех пор, когда она пешком под стол ходила, и мне бы не хотелось, чтобы ей что-то угрожало. А с ним это очень даже возможно. Он и с виду настоящий зверь, и характер у него такой же мерзкий и злой. Помнишь, из-за чего они с Лонгом Нортоном поссорились?
– Нет. Ты все время забываешь, что я первокурсник.
– Это случилось прошлой зимой. Знаешь бечевник [97] у реки? Так вот, как-то раз шли по этому бечевнику несколько человек, Беллингем впереди, и навстречу им вышла старуха, торговка с рынка. В тот день шел дождь (ну, ты представляешь, во что превращаются там поля после дождя), и дорога проходила между рекой и огромной лужей, чуть ли не такой же ширины, как сама река. И что, ты думаешь, сделал этот мерзавец? Он не только не уступил дорогу бедной старухе, но еще и толкнул ее в сторону. Она вместе со своим товаром полетела в лужу и вымазалась в грязь с ног до головы. Конечно же, это был чудовищный поступок, поэтому Лонг Нортон, добрейшей души человек, и то не выдержал и сказал ему, что он об этом думает. В общем, слово за слово, закончилось все тем, что Нортон приложил его пару раз своей тростью. Случай этот наделал чертовски много шума, и можешь себе представить, как теперь Беллингем смотрит на Нортона, когда они встречаются. Подожди-ка, Смит, что, уже почти одиннадцать?
97
Бечевник – береговая полоса вдоль рек и озер.