Эуштинская осень
Шрифт:
– Действительно, что может случиться с нашим милым Александром Сергеевичем в Пскове! – заметила Прасковья Александровна, проницательно посмотрев на Пушкина. – Анна, право слово, ну что ты дрожишь, как заяц? Накинь вон платок свой, чего пол им метёшь, – укорила она дочь.
– Кстати, о зайцах! – вдруг вспомнил Саша. – Прасковья Александровна, вы верите в приметы?
– Ну, смотря какие, – пожала плечами хозяйка дома. – Бывает, что и сбудутся, но чаще нет, наверное, не верю. А что случилось?
– Представляете, еду к вам, а тут прямо из-под колёс – заяц! Белый уже, хорошо видно было в сумерках.
Зизи покатилась со смеху.
Мать с неудовольствием взглянула на неё.
– Не хотите ехать – не ездите, -рассудительно сказала Прасковья Александровна Пушкину.
– Да, да, оставайтесь, – в голос запросили Анна и Алина, но Евпраксия снова встряла в разговор:
– Ну, Пушкин, вы же такой взрослый, а верите во всякий вздор! Так я в вас разочаруюсь! – она погрозила ему пальчиком. – А вообще-то, сейчас вы направлялись к нам, а вовсе не в Псков. Неужели вы считаете, что приехали зря? – она надула губы и скорчила гримасу так, что Саша рассмеялся.
– Что вы, что вы, Зина, к вам никакие приметы не относятся, только если самые лучшие!
– Вот то-то же!
Вечер окончился быстро, ехать домой, в Михайловское, посреди ночи не хотелось, и Пушкин поддался на уговоры хозяйки остаться до утра. Тем более, у него было к ней дело.
Девочек всех, и маленьких, и больших, отослали спать. Саша пообещал им, что раньше завтрака не уедет. Теперь можно было спокойно пить чай с брусничной наливкой и яблочным пирогом, прощаясь перед дальней дорогой.
– Когда ты едешь? – спросила Прасковья по-французски, переходя на «tu».
– Пока не решил, – честно ответил Саша. – Может, завтра, может, парой дней позже. Но у меня есть письмо, которое я бы хотел отправить быстрее. Вы не посылаете нынче почту в Петербург?
– Анне написал? – напрямую спросила Прасковья. В последнее время между тёткой и племянницей установилась взаимная неприязнь на почве ревности, но Пушкину женщины друг на друга не жаловались.
Саша пожал плечами и протянул надписанный конверт.
– Это ты удачно спросил, как раз с утра Арсений едет в Петербург с яблоками. Я накажу ему передать.
Пушкин поцеловал её руку в знак признательности. В ответ Прасковья погладила его по щеке. Он перехватил руку и прижал к губам её ладонь.
– Merci beaucoup! – шепнул Александр, подразумевая её великодушие.
Отпустив, спросил, будто между прочим:
– А что вы делаете, когда отправляете своих людей в столицу? Нужны же документы. Неужели каждый раз выправляете? – он потянулся за пирогом, изображая равнодушие к обсуждаемому вопросу.
– Для этого вполне достаточно моей подписи и личной печати, так что сделать подорожный билет совсем нетрудно. Нужно только написать имя, приметы и цель поездки. Я всегда пишу «по семейным надобностям», незачем жандармам знать подробности моей жизни.
Прасковья Александровна подлила в чашки чаю и развернулась к Саше.
– Сдаётся мне, милый друг, задумал ты что-то. Не Псков твоя цель. Бежать хочешь наконец?
– Я даже вслух произносить не буду, хотя твоему дому доверяю, –
Назавтра Сашу долго не отпускали. Зизи придумывала всё новые и новые забавы, Анна вздыхала, Прасковья Александровна уставляла стол явствами и напитками, и даже малышки пытались вовлечь его в свои игры, перетягивая внимание. Александр немало выпил, перецеловал всех барышень и насилу вырвался из Тригорского, пообещав не забывать и вернуться как можно скорее. Уже в сумерках коляска выехала в Михайловское. Со вчерашнего дня погода сильно испортилась. Дул зябкий северный ветер, хлеща по лицу мелкой снежной крупой. Пушкин кутался в плащ и дремал. Вдруг кучер закричал матом, коляска резко вильнула и чуть не завалилась на бок. Александр подскочил, озираясь.
– Что ты такое творишь? – вопросил он возмущённо.
– Глядите, барин, – показал рукой Пётр. – Сидит как ни в чём не бывало! Вот свинья какая!
– Где свинья? – спросонья не понял Саша. – А, заяц? Что?! Опять этот заяц?!
– Тот или другой, не могу знать, Александр Сергеевич, – серьёзно ответил кучер, успокаиваясь. – Да только сиганул прямо под колёса, чуть не перевернулись! А теперь сидит, будто здесь ни при чём. Жаль, ружьишка-то нет.
Под кустом вдали от дороги действительно сидел заяц, отчётливо выделяясь своей белой шубкой на фоне тёмных ветвей и жухлой травы.
Пушкину захотелось перекреститься.
Приехав домой, он бросился к няне.
– Вернулся, голубь мой? А мы уже заждались, – со значением сказала она, но Саше было не до того.
– Мамушка! – по-детски воскликнул он, хватая её за руки. – Мамушка! Я видел зайца! Два раза – по дороге туда и обратно. Какие неприятности меня ждут?
– А вот такие! Отец игумен вечером заходил, спрашивал тебя. Хотел звать куда-то на той неделе. Я ответила, что, мол, в Псков барин собирался и сейчас отсутствует, а если передать чего – я передам. А тут Никита Тимофеевич заходит с сундучком. Святой отец как накинулся на него с расспросами: куда, зачем, по какому делу? Никита сперва отвечал, как велено, потом запутался, стушевался, насилу отвязались мы. Дядька твой так расстроился, что второй день тоску заливает. Не знаю, сможет ли ехать. Хоть сама с тобой езжай! Нет надёжных людей вокруг тебя, золотой мой. И ведь если б правда в Псков собирался! – продолжала она, не дождавшись от Саши ответа. – Не ведаю, что понял святой отец, но я-то всё про тебя знаю. Как будто мало барышень в Тригорском! Ну ладно, ладно, не серчай, батюшка, дело молодое. Но душа неспокойна у меня!
Саша и не думал сердиться. Он сперва испугался визита игумена, ведь доложит же, что без разрешения куда-то собрался, пусть даже и в Псков. Потом расстроился, что придётся, возможно, ехать одному, без дядьки. А через мгновенье пришла новая безумная мысль.
– Мамушка, Аринушка, поедем со мной! Ведь права ты, я не в Псков, в Петербург направляюсь, не знаю, надолго ли. У Оли погостишь, она наверняка соскучилась, а потом вернёмся вместе – или останемся тоже вместе. Царь милостив!
– Вот удумал! – всплеснула Родионовна руками. – Стара я, как твой заяц, туда-сюда скакать! Ещё и накажут нас обоих, за своеволие. В мои-то годы! – она раскраснелась от волнения.