Ева и головы
Шрифт:
— Ты много путешествовал? — спросила девочка, мечтательно наворачивая на палец локон.
— Всю жизнь.
— А видел край земли? Со зверями и птицами, такими, каких нет у нас. Уууу! Такие птицы с когтями льва и собаки с человеческой головой. Лошади, которые скачут задом наперёд и козы, что лазают по деревьям. Петухи с крыльями, как у летучей мыши, и чтобы изрыгали огонь. Видел таких?
— Никакой нечисти не зрел… Только людей, — покачал головой Эдгар. — Но иные люди как собаки с человеческой головой, а иные как волы, иные и вовсе как не пойми что, иные завывают на болотах, точно призраки. Они все очень разные, маленький лягушонок, и иной раз теряешься: зверь ли перед
Ева захохотала.
— Тебя, наверное, тоже принимали за диковинку! — воскликнула она.
Эдгар как будто устал от разговоров. Он тупо смотрел вперёд. Ева раздувала ноздри, как молодой жеребёнок, впервые отправившийся со стадом в кочёвку, и жаждала новых знаний, новых впечатлений. Бывало, они с братьями или с соседскими детьми вырывались из болота домашних дел и бегали по этой дороге сломя голову, по холмам вверх и вниз, ранили руки о заросли шиповника, которые намотала на колёса эдгарова повозка уже порядочное время назад, но так далеко в лес, конечно, не забирались. Травы и кусты здесь те же самые — ежевика, кипрей, зверобой, искорки цветов анемона, вереск… только вот не слышно мычания коров, брехания псов — тех звуков, которые привыкло ловить детское ухо даже во сне. От тишины, в которую погружало округу молчаливое стояние берёз и ясеней, казалось, будто они едут-не едут — продираются через паутину взглядов, чьего-то назойливого внимания. Сказочные существа — порождения бредовых снов — обрели тени в путанице ветвей лещины, они подглядывали за собравшейся в комок, замирающей от восторга и одновременно от ужаса Евой…
Чтобы отвлечься, Ева стала думать о монастыре. Через Собачий хвост, бывало, проходили направляющиеся на запад паломники: сворачивали на перекрёстке не туда и потом выспрашивали дорогу, снова надеясь выйти на тракт. Женщин там Ева не видела — в основном то были согбенные старцы, и даже относительно молодые монахи выглядели как старцы, тощие, костлявые, в своём дырявом рубище они походили на свалившихся с неба, больных какой-то болезнью, отчего с щуплых их телес облетели все перья, птиц. Разговаривали страшно, делали странные вещи, и совсем маленькой ещё тогда Еве грезилось, что появляются эти странники из курганов за деревней. «Эти люди не такие, как мы, — говорила ей мама. — Они отдают себя целиком Господу, чтобы молиться за нас», а Ева размышляла про себя, что эти люди, похоже, снедаемы какой-то вечной, непреодолимой жаждой, которая делает их глаза словно бы направленными вовнутрь, мёртвыми. Они, останавливаясь возле колодца или приняв из рук какой-нибудь женщины кувшин с водой, пили и пили, но пустоты внутри никак не могли заполниться.
Ощущать такую жажду для Евы — значило приблизиться к какой-то новой грани существования, которую ручеёк дётских мыслей вмещал с огромным трудом. Вроде как вдруг обнаружить у себя ещё одно ухо или, скажем, лишний нос, которым тоже можно дышать и мочить кончик в молоке.
И нет, она бы не хотела остаться в этом таинственном гулком месте под названием мо-нас-тырь, где одевают людей в рубище. Лучше уж так, скитаться по свету, разучивая свой язык исполнять диковинные кульбиты и готовя его к незнакомым наречиям.
На монастырь рассчитывать, впрочем, не приходилось. По дороге скоро стало трудно проехать, она, словно бычья жилка в руках мальчишки, растягивалась сверх всякой меры. На путников наступал, размахивая еловыми ветками, настоящий лес, а вместе с ним и прохладный полумрак. Дождя не было уже больше суток, но с листьев сочилась и капала, звонко стуча по навесу повозки, мутная влага. Зато полакомились земляникой и ещё какой-то ягодой, красной и ужасно кислой, кустики
— Я всю жизнь так питаюсь, — ответил он на вопли девочки.
— Есть же несъедобные грибы, — сказала она. — Ты знаешь, какие можно есть, а какие нельзя? Знаешь ведь?
— Глаз знает, — сказал великан причмокивая. — Он говорит: «это хорошия еда». Или — «это раньше мы не видели и не пробовали»… Но я всё равно ем. Главное — верить и побольше молиться. Тогда любой яд в желудке превратится в молочную кашу.
Эдгар, как обычно, гримасничал, но выражение лица каким-то чудом оставалось серьёзным и немного отстранённым.
Тропка могла оборваться в любой момент, но когда солнце перевалило через гребень, висящей в зените и похожей на утёс тучи, она привела их к странному посёлку, раскинувшемуся среди сосен. Он казался миражом, туманом, поднимающимся от хвои, а тёмные от смолы дома трепетали, будто отражение в воде. Вода там действительно была — надвое посёлок делил ручеёк, весело переливаясь из одной запруды в другую.
Словно комары, налетели мальчишки всяких возрастов; они бежали за телегой и кидались в колёса шишками. Кто-то из мужчин оторвался от работы: Ева видела у одного испачканные в глине руки, а у другого — штаны, колючие от опилок, словно шкура ежа.
Ветерок с севера доносил кислый запах распаханной земли: где-то там, на полях, кипела работа. Женщины в этот час сидели по домам: из каждого тянуло каким-нибудь кушаньем, дым из печей сливался в один общий ароматный столб. Ева не сочувствовала женской доле — знал бы кто, как это скучно, всё время быть на одном месте, ходить за людьми, которые (если они маленькие и, к тому же, фантазёры) так и мечтают сбежать от тебя на край света. С гораздо большим уважением она относилась к детям и старикам, которые как раз были в этот час на улице. Старики горькие, как яблочная кожура, а детишки — жёсткие, как семечки. У них остаётся время на приключения и тайны, и никто не рассказывает истории так интересно, как старики и так выразительно, как дети.
— Как называется? — закричал Эдгар, и от его голоса все вокруг застыли, будто их накрыл ледяной ветер с мёрзлых северных берегов. Почти все дети растворились в тумане, попрятались по им одним известным укромным уголкам — только качнулись ветви растущей по округе жимолости.
— Как называется сия деревня? — повторил Эдгар, и из одного двора ему всё-таки ответили:
— «Туманище Хвойное». Или просто — «Хвойное». Или просто «Туманище».
То мужичок с пышной чёрной бородой, которую он, чтобы не мешалась в работе, прихватил шнурком, да лоснящимися от пота волосами. Он вышел к ограде, неспешно обдирая с пальцев засохшую глину. Кажется, внешность и голос Эдгара произвели на него впечатление: глаза смотрели колко и внимательно.
— Уж не вы ли с крапивной дороги?
— Мы ехали лесной тропкой… вот такой, — Эдгар показал ладонью, как названная тропка петляла.
— В этих краях полно медведей. Вам повезло.
Мужичок смерил взглядом Эдгара, после чего сказал:
— Впрочем, не удивительно. Ты и сам похож на медведя. На лысого медведя, который напялил на себя одежду.
Эдгар не обиделся. Напротив, внимательно и как будто бы с восхищением себя осмотрел, уделив особое внимание ногтям и венам на тыльной стороне рук. После чего пожал плечами и выдал смущённый оскал.