Ева и головы
Шрифт:
— Рука твоя будет похожа на змею какое-то время, — звучал пронизывающий голос Эдгара, прогоняя туман из глаз пациента. — Но ты не забывай, что она всё-таки рука.
Ян стонал через плотно сжатые зубы. Ева дала ему допить бутылку до конца, взяв её двумя руками и аккуратно приложив к губам, после чего они собрали инструменты и молча покинули дом через открытую дверь. Мир показался девочке чересчур ярким. Она была уверена — даже когда появилась из утробы матери, он не был таким. Насекомые с оглушительным звоном носились вокруг, где-то монотонно — «стук, стук» — рубили дрова. Близился вечер.
Не говоря ни слова, Эдгар запряг осла в телегу и повёл его под уздцы по дороге, которую указал ему чернобородый.
— В нашей деревне у тебя ведь был только один пациент? — спросила Ева. Она шла следом, на каждый
— Да, — коротко ответил Эдгар. Кажется, он приходил в себя.
— И здесь — всего один, — вслух рассуждала Ева. — Люди что, так редко болеют?
— Один пациент — хорошо, — сказал Эдгар. — Таким как я место в помойной яме, а не на глазах потомков Ноевых. Все так говорят, и я знаю, что истина есть то. К нам обращаются, только когда всё становится совсем худо. Если бы я заболел, я бы сам к себе ни за что не обратился.
— А что бы делал?
— Молился. Будь я всеми, все непременно просили бы Господа о прощении, — Эдгар продемонстрировал девочке одну из своих фирменных гримас. — Я лечу тело только потому лишь, что не умею лечить душу.
Глава 3
Хвоя скрадывала любые звуки, делала их мягче — пушистыми, как облака. Путники почти не заметили, как кончилось человеческое поселение и начались заросли папоротника. Они покачивали резными листьями, будто звали свернуть с тропы, подманивали звоном ручейка и крупными чёрными бабочками, которых так хотелось рассмотреть поближе. Эдгар был невозмутимым, как гора. Он не оборачивался, не слез, чтобы отыскать воду и вымыть руки, и не уделил внимания даже детям, бегущим за повозкой. Они где-то прослышали, как девочка называла своего спутника, и теперь в спину им неслось издевательское «Эдгар!», «Эдга-ар!», выкрикиваемое на разные голоса и лады, и даже в комарином звоне Еве чудились повторяемые их имена.
Быстро темнело. Ритуал, в который великан превращал врачевание, как будто отворял двери ночи, распускал удавку на шее, и странный её голосок Ева теперь различала, даже запрокидывая голову, чтобы послушать, как шумят верхушки сосен. Великан сказал, что до темноты они успеют ещё найти пристанище и поужинать, но Ева ему не поверила. Казалось, стоит закрыть и открыть глаза — попросту говоря, один раз моргнуть — чтобы ночь содрала с окружающего мира последние краски.
Тракт здесь действительно был. Отличная, мощёная камнем, широкая дорога. Может, недостаточно хорошая, чтобы по ней могло пройти войско, но для торговых дел — в самый раз. Столетия пробивались сквозь камни пучками жёлтой травы. В лихие времена, когда колосс старой империи рухнул окончательно и бесповоротно, а дикие и пока ещё многочисленные племена втягивали головы в плечи и зажимали ладонями уши, чтобы не слышать грохота, из шкуры этой гигантской змеи понадёргали чешуек. Но позже заботливо восстановили. Хорошая дорога на руку всем, хотя никто так и не взялся повторить подвиг римлян и сделать что-то подобное. Сейчас, спустя века, можно с уверенностью сказать, что главное римское чудо не сам Рим или Константинополь, ни его курии или акведуки, ни следы битв и завоеваний, истлевающие на полях сражений черепки, а эта вездесущая паутина, до сих пор разносящая по всему свету вести о павшей империи.
Перекусить путники остановились на краю тракта, не пройдя и четверти лиги от туманной деревеньки — ни Ева, ни Эдгар не смогли вспомнить её название, после того, как выехали на тракт: оно, будто бы, рассосалось, расползлось белесыми клочками-слизнями по тёмным уголкам в головах.
У девочки был припасён кулёк с орехами и пара липких лепёшек. Она старалась не думать о том, как быстро кончается еда, но не могла об этом не беспокоиться. Чем питается этот здоровяк? Уж не маленькими ли девочками? Может, как в старинных сказках, великан не прогоняет её, потому что ждёт, когда тощие бока накопят немного жира, чтобы положить в рот и с аппетитом прожевать. Ева уже видела, с каким аппетитом он поглощал сырые грибы и какие-то одному ему известные корешки, едва отряхивая их от земли.
Великан оттёр руки травой, потом более тщательно вытер их о полы котты, прибавив к уже имеющимся бурым пятнам несколько новых. Шляпу он оставил лежать на козлах, обнажив потную верхушку головы (назвать её макушкой
— Не смотри на меня так! Я не съедобен и потроха мои оставь при мне, — сказал цирюльник, прокричал голосом какой-то птицы. Ева уронила взгляд — она даже не заметила, когда крохотные в сравнении со всем остальным, утопленные в череп глаза стали за ней наблюдать.
— У тебя все руки в крови.
— То есть признак моего ремесла и моего проклятья. Сходи-ка лучше за водой, да спрячь свои глазки за пазуху. Вон с той стороны тёк ручей.
У Эдгара в повозке были сшитые из воловьей кожи мехи для воды, числом три штуки. Они булькали, когда ослик преодолевал очередной холм, иногда смешно, иногда томно, будто бы и не булькали, а вздыхали, словно вспоминая резвую стрелу реки, откуда их забрали, и бескрайние водоёмы, которых им никогда уже не достичь. К тому времени, как Эдгар подобрал себе спутницу, два из них уже опустели, и маленькой девочке было едва под силу поднять даже пустой. Впрочем, в тот момент она об этом даже не подумала. Она размышляла только о том, что из себя всё-таки представляет это странное существо — Эдгар, а великан думал о том же в отношении Евы.
— И что, теперь ты смоешь её только кровью другого бедняги?
— Чёрти с тобой и демоны степных оврагов! — воскликнул Эдгар и тут же торопливо, боязливо перекрестился. — Сам схожу.
Наполнив ёмкости водой и отправившись вслед за тем опорожнить мочевой пузырь, Эдгар набрёл на дохлого енота и позвал Еву. Девочка склонилась над тельцем, ковыряясь в носу.
— А отчего он умер?
— Видишь эти следы? — Эдгар показал отметины на шее зверька. — Его задушили собаки.
— У нас в деревне собаки тоже гоняют енотов и лис — задумчиво сказала Ева. — Когда я была совсем малышкой, я думала, что у них такая игра. Одни крадут яйца и цыплят, другие пытаются их поймать. Ещё я думала, что еноты по ночам жуют лица людей и от этого люди становятся старыми. Думала, лицо бабушки пожевали еноты. А потом с собаками меняются ролями. Еноты примеряют шкуры собак, а собаки — енотовы. Не вечно же одним гоняться за другими, правда?
Эдгар покачал головой.
— Ты всё больше изумляешь меня, крошка-зверёк. Да. Как будто борода, которая растёт задом наперёд. Пойдём, я покажу тебе, что живёт внутри зверей.
Эдгар положил тельце на сгиб локтя и понёс его к повозке. Заинтригованная, Ева побежала следом: на один шаг Эдгара пригодилось четыре её шага, или два больших прыжка. Правда, чтобы прыгать в таком платье, приходится задирать его до колен.
Великан положил тушку на край повозки животом вверх, пододвинул к себе сумку с инструментами. Тускло сверкнул в солнечных лучах скальпель, и Эдгар под тихое «ой» девочки сделал надрез на белом животе зверька. Стёр листком лопуха кровь, пальцами подвернул кожу, и лезвие скальпеля продолжило движение. Повозка качнулась — Ева забралась на неё с другой стороны, на четвереньках подползла ближе.
— Сие зовётся «толстая кишка», — сказал костоправ, раздвинув пальцами плоть, — то — «сердечной мышцей» называли древние. Вот здесь, между рёбрами — лёгочные мешки.
— А для чего это всё?
Ева сморщила нос — мясной запах, наконец, достиг её ноздрей.
— В этих скользких штуках сосредотачивается божья искра. Любая живая тварь может двигаться и дышать, если есть эта искра.
— Такая, как в лампе?
— В лампе не живое, не-ет! — Эдгар посмотрел на Еву со странным торжеством, которое, затем, сменилось задумчивостью. — Хотя отчасти ты права, улитка на ежевичине, всё на свете есть творчество Господа.