Ева и головы
Шрифт:
— Вечером мы сварим суп, — заявила Ева, когда Господь опустошил и вылизал тарелку. — Достанем котелок, разожжём костёр и сварим!
Из левого глаза Эдгара внезапно потекли слёзы.
— Крошка-ведьма! Не стоит этого делать. Я знаю… ты сама говорила — великое то колдовство, готовить пищу. Никакое хитрое колдовство не приносит человеку покоя. Покой приносит только простота.
Внезапно великан схватился за голову. Открыв рот, Ева наблюдала, как заполняются на висках кровью вены, становятся заметнее, синие, как вспучившиеся ото льда реки. Казалось, по венам текут его мысли. Охрипшим голосом он сказал:
— Но
Ева крепко задумалась.
— Мама не похожа на ведьму. Она очень много ругалась, когда готовила. Поносила буквально всё: братьев, отца, деда, кошек, меня… что может быть проще обыкновенной ругани? Я тоже буду ругаться. Тогда всё получится. Не бойся, мой милый Эдгар, это не колдовство, а что-то другое.
Эдгар не стал спорить. Кажется, всё во рту у него онемело, и когда он открывал рот, глотая воздух, как рыба, Ева видела, как язык лежит, белый и бездвижный, словно большой слизень, за зубами.
Голодные, они двинулись в дорогу. Тракт оказался не то заброшенным, не то просто вёл туда, куда почти никому из людей не было нужды ехать, и откуда никому не надо было возвращаться. Эта часть королевства была плохо заселена, а на каждом мало-мальски высоком холме Эдгар с горящими глазами говорил, что вон там, вдалеке, виднеется чужая земля, может быть, романская земля, и Ева с открытым ртом рассматривала похожую на воду голубую дымку. Но когда проезжали достаточное расстояние, оказывалось, что там те же брошенные поля, остатки построек, или плотный, похожий на кочан капусты, бор.
По сбитой, частично вывороченной (отсутствующие камни уже говорили о наличии людей рядом, которые растаскивали дорогу под собственные нужды), частично погребённой трудолюбивым сорным кустарником дороге они медленно двигались вперёд. Дымок, висящий под тучами и словно не имеющий возможности, как ему должно, устремляться в небеса, известил, что рядом люди.
Памятуя вчерашний разговор, Ева думала о Риме. Правда ли эта дорога ведёт в древний город? Где тогда восторженные паломники, где вереницы мальчишек, что сбежали из дома, чтобы увидеть легендарную землю? Или… может, и правда город опустел, а дорога к нему потерялась в вязи дорог других, ведущих на север, запад и восток и найти среди них верную, всё равно, что найти один конкретный волос в толстой косе… Да, конечно, все дороги ведут в Рим, но можно ведь идти в неправильную сторону, и, возможно, все путешественники на свете так и поступают: идут в противоположную Риму сторону, и те, кто едет им навстречу, тоже каким-то непостижимым образом едут в обратную сторону.
Зажмурившись сильно-сильно, Ева захотела, чтобы перед ними появился Рим. А когда открыла глаза, увидела, как лес отступает, как удирает в разные стороны от охотничьего пса целый выводок зайчат, и огромный, нереальный силуэт надвигается на них, загораживая пятую часть… нет, уже четверть… нет, добрую половину небес!
— Рим, — выдохнула она. — Вавилонская башня! Чертоги Содома…
— Какого Содома?
Эдгар бросил поводья, уставился под колёса телеги, будто ожидая, что земля там
— То не Содом, червивое ты яблочко. И не Рим. То… больше всего головою похоже на лошадь. Правда же, Господь?..
Эдгар разглядывал конструкцию с ленивым интересом, а Ева, забыв временно про Рим и про странного вида башню, смотрела на великана. Из какого материала он сделан, если пугается и поражается вещам обычным, и в то же время что-то особенное наблюдаетравнодушно, как звёзды в глади пруда.
Посёлок в пятнадцать домов (едва ли его можно было назвать посёлком в полном смысле слова) выстроен вокруг конструкции, напоминающей огромного деревянного коня. Ноги у него, если и были, давно уже подломились, поэтому казалось, что конь выбирается из болота, по грудь в воде.
— Какая большая! — воскликнула Ева и подпрыгнула от избытка чувств. — Выше любых деревьев!
— Не выше, — покачал головой Эдгар, которому с высоты своего роста было виднее. — Но это большой труд. Может, когда строили сие сооружение, никаких деревьев здесь и в помине не было.
— А зачем оно?
— Не знаю. Но очень старое. Смотри — того и гляди отвалится вон там ухо. А зубов уже и не видать — значит, все выпали.
— И всё равно, — упрямо сказала девочка. — Я никогда не слышала ни о чём подобном. Наверное, мы уже за тысячи лиг от дома.
Эдгар копошился пальцами в подбородке.
— Два дня пути, и только.
Ева воодушевлённо произнесла:
— Болтали, будто сразу за селом начинается волшебный лес, такой дремучий, что днём как ночью, звери там все слепые, а единственное пятно света на весь лес видно в чаще отовсюду. И идти по нему можно девять суток. А за лесом есть замечательный город Бремен, куда съезжаются со всего света торговцы золотом, шкурами редких зверей, и даже прибывает иногда, погулять по базару, сам Император. Только лес, как я посмотрю, кончился почти сразу.
— Всякое бывает в Божьем мире, — задумчиво сказал Эдгар. — Может, и есть на свете тот лес. Знаешь, кроха, что один странник (при этом великан выразительно ткнул себя в грудь) понял за время своих странствий? Бесполезно следовать каким-то картам и описаниям путешествий, которые этот странник, ввиду незнания латыни, всё равно не сможет прочесть. Не нужно даже запоминать места, в которых странник побывал, и людей, с которыми связал его язык. Всё равно всё это канет в небытие, завертится, закружится и предстанет по-другому. Белое может оказаться чёрным, осень зимою, а плошка с хлебом — окровавленным боевым топором. С рассветом путник рождается, с закатом умирает — вот всё, что нужно запомнить. Запомнишь?
Ева отмечала незначительные мелочи, каждая из которых была яркой нитью в ковре жизненного восприятия. Вокруг домов буйно разросся кустарник. Какие-то птички прыгали там с ветки на ветку. Не далее как утром, судя по количеству навоза, дорогу пересекало целое стадо коров. Над испражнениями роились насекомые. Две девочки, тихо переговариваясь и глазея на пришельцев, несли на плечах кувшины с водой. Домишки окружали плетёные оградки, сквозь прутья каждой из которых то и дело можно было заметить любопытные глаза — принадлежали они детям, собакам или привязанным к оградам меланхоличным барашкам.