Ева и головы
Шрифт:
— Герцогство Швабия, — заученно сказала Ева. — Там есть дорога, если идти по которой долго-долго, попадёшь в Ульм, мы, кстати, только что оттуда. Из Ульма к нам приезжали ремесленники и торговцы.
Женщины переглянулись.
— Тебе, скорее всего, больше, — сказала одна.
— Хотя, войска Генриха четвёртого, да сражаться ему на небесах со всеми подряд, как он любил на земле, действительно шли Дунаем о ту пору, — прибавила другая.
— Вот тогда-то я и родилась, — сказала Ева.
Все четверо (а их было именно столько) женщин одинаковым движением покачали головами. Та, брови которой парили на белом
— Ты выглядишь старше. Не сказала бы, что тебе семь лет. Моей племяннице десять, а она выглядит, пожалуй, немного помладше.
Ева бросила взгляд в воду, в бадью, что, накренившись, стояла у ног одной из женщин, и принялась рассматривать отражение. Как же давно не смотрела она на себя! Так давно, кажется, что ничего удивительного, что с трудом узнаётся девочка по ту сторону чёрного круга. Волосы необыкновенно короткие — только позавчера Ева подрезала их эдгаровым скальпелем, уже во второй раз с начала путешествия. Лицо вытянулось, на подбородке наметилась ямочка, оставляющая ощущение, что её владелец чем-то сильно озабочен. И ещё взгляд… мечтательность, все те миры, в которых обитала девочка, треснули и разродились необычайной пристальностью взгляда, такого, от которого даже взрослые деревенеют и теряются.
С отражения взгляд проследовал на руки — до чего многому они научились за эти недели! До чего много на них появилось ссадин и болячек от разнообразной работы, а сама кожа огрубела, будто принадлежала не человеку, а какому-нибудь земноводному. Нет, Ева и дома не сидела без дела, но теперь от работы, что она выполняла, зависела, пусть и косвенно, жизнь их небольшого каравана.
Эдгар — тот же самый Эдгар, что наизусть знал все циклы жизни лесных пчёл — молчал насчёт перемен, что произошли с Евой… хотя, скорее всего, даже не заметил. Работая с человеческим телом, он считал черты лица и внешние проявления красоты ли, уродства ли, такими же малозначительными, как смена погодных условий.
— Наверное, мама бы меня теперь не узнала… — задумчиво сказала девочка.
— А где она, кстати? — спросила та, у которой в носу, когда та вдыхала, шевелились волосы. Соседка её тут же перебила:
— Этот человек ведь не твой отец, верно? Ух… страшный, как вепрь.
— Мы вместе путешествуем, — сказала Ева спокойно. — Я ему помогаю.
У женщины с волосами в носу взгляд был такой, что, казалось, она может одним лишь им спустить с тебя кожу не хуже, чем с луковицы. Ева подумала, что ей, должно быть, столько же лет, сколько и маме.
— Наверное, этот гигант тебя похитил, — сказала она в сильнейшем возбуждении. — Мы должны сообщить управителю…
Ева, повинуясь какому-то внутреннему порыву, сделала шаг вперёд. Взяла за женщину за запястье, которое запульсировало, забилось у неё под пальцами, как пойманная птаха.
— Меня прогнали из дома. Не знаю, где был дом у моего Эдгара, но думаю, его тоже прогнали. Не только я — он сам как брошенный ребёнок.
Она не старалась разжалобить этих женщин, она просто хотела донести до них, что великан внутри не такой страшный, как снаружи. Но старшая и, похоже, главная женщина внезапно превратилась в змею. Шея её вытянулась, на спине выпятился горб, ровно такой же, какой появляется, когда гадюка принимает боевую стойку.
— Этот бездомный народ может похищать детей для чёрных месс,
— Что мы будем делать? — спросила другая.
— Скажем управителю? — подхватила третья.
— Скажем всем! — отрезала старшая, вырвав, наконец, руку из хватки девочки и потирая места, которых касались подушечки её пальцев, так, будто там остались ожоги. — Этому уроду самое место болтаться на осине, а не калечить людей своими дремучими познаниями.
Ева со всех ног бросилась к Эдгару.
— Нам нечего боятся, — сказал великан, торопливо упаковывая свои пожитки. Скальпель, не отряхнув от щетины последнего клиента, он завернул в тряпицу и запихал в сумку.
— Тогда почему ты так торопишься? — спросила Ева. Казалось, кожа великана сейчас полопается на плечах и ляжках от внутреннего напряжения.
Эдгар не ответил. Не успел последний клиент допить в питейном заведении, рядом с которым они расположились, заказанную им кружку эля, как они уже выезжали на дорогу. Лошадь похрюкивала, слизывая соль с ремешков удил.
— Те женщины казались сначала такими добрыми, — Ева раздувала от возмущения ноздри. Чувство такое, будто ты, юркая рыбка, успела выпутаться из сети прежде, чем она со всем уловом выползла на сушу. Как огромная, доисторическая улитка. — Спрашивали, когда я родилась. А потом… сказали, что тебя стоит вздёрнуть на осине.
— Здесь всё стоит на голове. Едва ли не чаще, чем в бросовых землях, где люди развлекаются тем, что нарочно обращаются к небу срамом и стоят так часами.
— Что значит «стоит на голове»?
Ева попыталась вспомнить, не были ли испачканы землёй головные уборы тех женщин. Но на самом деле она едва доставала им до середины груди и многое разглядеть просто не могла.
— Значит, что солёное может обернуться сладким, чёрное — белым, а холодное — таким, что можно ошпарить руки.
Ева рассмеялась в кулачок.
— У тебя плоская голова. Тебе на ней, должно быть, удобно стоять.
Цирюльник не стал спорить, а только глубже надвинул свою шляпу.
В тот день Господь не захотел продолжить свой упрямый, молчаливый пост возле телеги костоправа. Они только что проехали ещё одно село, уже сбавив ход и никуда не торопясь — Эдгар справедливо рассудил, что если кто-то и захотел за ними поехать, то самый вероятный исход тому — липкая паутина дорог и тропинок. «Мы в неё ни за что не попадём — объяснил он Еве. — У нас есть направление, и нет в округе места, куда мы хотели бы добраться, и человека, которого хотели бы найти. Мы в безопасности».
Ни в одном из этих пяти-шести домиках не слышали о женщинах, которые так напугали Еву. Цирюльник сделал здесь свою работу, Ева, поймав в сторонке старика, которого великан избавил от страшной боли в спине, надавив на нужную точку, собрала с него единственное ценное, что тот мог отдать — прочную пастушью сумку с широкой ручкой.
— Каждый должен заплатить, — сказала ему девочка, вешая сумку на плечо. Та колыхалась у неё где-то на уровне коленей.
Когда они уезжали, ослик остался щипать травку возле крайнего дома. Ева, думая, что Господу просто захотелось набить желудок, не слишком-то смотрела назад. Но вот Мгла перешла на рысь, и серая шерсть ослика превратилась в пятно и готова была уже исчезнуть за поворотом дороги.