Ева и головы
Шрифт:
Как-то раз, вечером, Эдгар принёс мёртвую птицу. То была птаха размером с пару великаньих кулаков, с белой грудкой, с длинным, встопорщенным хвостом и жёлтыми лапами, которые беспомощно торчали вверх, как стволы деревьев посреди дремучего болота. По перьям ползали муравьи, и Эдгар бережно собрал всех букашек — они разбежались по его необъятной руке, очевидно, считая мускулы и выступающие вены за горы и полноводные реки.
Голова у птички почти отсутствовала. Она была размозжена так, будто, увлёкшись полётом, пернатая врезалась в дерево или была сбита повозкой какого-то важного человека, которому нет никакого дела до птиц. Клюв свёрнут на бок, мягкий пух у шеи пропитан
— Ей было больно? — спросила Ева.
— Искры жизни здесь больше нет. Это просто косточки и мясо на них, и всякие хитрые связки, которыми всё соединяется, и перья… нет, это больше не птица. Это вроде как жидкая глина, как кирпичи для церквей, или доски, из которых собирают дома.
— Что ты собрался строить?
Эдгар сказал, быстро перекрестившись:
— Кое-что, о чём многие даже не решаются думать.
— Да брось, — сказала Ева, имея намерением развеселить великана. — Я-то тебя знаю. Ты трусливый, как мышка.
— Я просто стараюсь смотреть сразу во все стороны, — голова Эдгара качнулась, напоминая этим движение головы осла, того единственного, который их оставил.
Окутанный заходящими лучами солнца, он разложил тельце птички на бадье, которая служила головой господину Сено-де-Солома.
Наказал Еве:
— Поглядывай по сторонам, да внимательно.
С тем же успехом великан мог швырять в спящего медведя вишнёвыми косточками — внимание девочки сосредоточилось на пальцах Эдгара. В очередной раз девочка поражаясь их чуткости — мелкие детали становились для этих пальцев такими крупными, как вековечныве дубы, как будто обзавелись собственными гербами и суетящимися вокруг слугами. Пёрышки, все до последнего, улеглись в должном порядке.
— Подай-ка скальпель.
Ева бросилась рыться в сумке, вернулась, неся в руках острый предмет.
— Что ты хочешь делать?
— Помолчи. Поговори лучше с беднягой… нет-нет, не бароном, а тем, от которого остались только черепки. Скажи ему, что скоро он отправится на небеса, но для начала должен отдать один небольшой долг — долг нашедшим его, и спасшим. Скажи ему, что это может быть больно, но во имя Господа, он это вытерпит. Скажи, чтобы повторял молитвы — любые, какие ещё остались в памяти.
Ева растерялась.
— Я не знаю… давай лучше ты.
— Ты говори. Мои руки и моя голова должны работать вместе.
Больше Эдгар не сказал ни слова. Лезвие отделило птичью голову от шеи, хрустнула позвоночная косточка. Кровь уже не текла — Ева слышала от Эдгара, что такое бывает всегда после того, когда с момента смерти пройдёт некоторое время.
Всё, что осталось от птичьей головы, шлёпнулось на деревянное дно, в то время как Ева срывающимся, квакающим, будто у лягушонка, голосом говорила с черепом. Она держала его аккуратно, намокшими от пота ладонями, и всё равно нижняя челюсть, держащаяся на каких-то невразумительных лоскутах, то и дело клацала о верхнюю. От безотчётного страха девочка попыталась отстраниться, разглядывая зубы мертвеца. Каждый как маленький речной камушек, крепкие и твёрдые — уже это могло навести Эдгара на мысль, что бедняга умер не своей смертью. У дедушки зубов почти не было, а многие эпидемии и смертельные болезни — слышала Ева — в первую очередь стремятся заглянуть человеку в рот, накачать его дёсны гнилой кровью и выдернуть зубы.
— Милый человек! Сейчас мой большой друг, доктор, сделает кое-какие процедуры, после которых передаст тебя в руки ангелу, который собирает умерших… а кости, как положено, отдаст земле. Пожалуйста, не бойся. Лучше произнеси молитву. Давай, я научу тебя той, которой меня учили родители…
Читая
Эдгар, не глядя, протянул руку, и Ева вложила в неё череп. Воздух совершенно недвижен, однако на небе одна за другой, начали вдруг возникать тучи. Завтра будет сильный дождь, возможно, он разразится уже ночью. Переносица великана краснела от какого-то непередаваемого внутреннего напряжения, формы его собственного черепа резко проступали сквозь кожу. Казалось, эти формы были вызовом самой природе, и теперь, когда к этому прибавилось ещё и то, чем Эдгар в данный момент занимался, терпение её вдруг иссякло.
Резкий звук, похожий на тот, с которым ломается дерево, вернул Еву к действительности. Нижняя челюсть незнакомца крошевом осыпалась на колени костоправа. Зубы отскакивали от них и падали с гулким стуком. Тушка птички в широких ладонях перевернулась вниз грудью, и Эдгар приставил череп туда, где кончался позвоночник птицы.
Откуда-то Ева знала что подать. Эдгар выхватил у неё из рук среднюю костяную иглу с уже продетой ниткой, послюнявил пальцы, воткнул её в основание шеи птицы. Блестящая на солнце нить протянулась сначала через одну глазницу, потом через другую, не забыв и носовое отверстие, и вернулась к остывшей уже плоти, накрепко соединяя мёртвое с мёртвым. Сквозь зубы цирюльника доносилось мерное, убаюкивающее гудение, вроде того, что может доноситься из пчелиного улья. Казалось, будто между впалыми щеками — целый рой пчёл.
Ева отползла вглубь фургона, безмолвно взгромоздилась на покои барона рядом с его головой. Языческий ритуал, будто яркий сон, разворачивался перед её глазами. Завершающим движением Эдгар перерезал нить, бережно положил иглу на операционный стол рядом с пациентом и под гулкий стук, с которым лоб его соединился с полом, принялся возносить молитвы.
Его трясущаяся от рыданий спина таяла в наступающих сумерках, а уродливый кадавр лежал на операционном столе, похожий на цыплёнка, что умер, пытаясь вытащить голову из скорлупы.
Ева ждала, притянув к животу колени. Очень хотелось подойти и рассмотреть в деталях то, что получилось у великана, но она сдерживалась.
— Что я наделал? — внезапно заголосил Эдгар.
— У тебя что, снова отбило память? — осторожно поинтересовалась Ева.
— Нет. Просто я не знаю, как мне теперь вымаливать прощение у моего Господа.
— За что? Ты же ничего не сделал!
Эдгар поднял лицо к Еве. К изумлению девочки по его щекам катились крупные слёзы.
— Смертоубийство иногда совершается без жертв. Кража может быть такая, что у жертвы ничего не пропадёт. Достаточно сделать всё это в своей голове. А я переступил заветы божии. Не сейчас приступил, но сегодняшний мой поступок доказывает, что любаямалость, в конце концов, может стать камнем преткновения.
Девочка поняла лишь то, что Великан глубоко сожалеет. Но о чём? О том, что тело птички, в котором не осталось никакой жизни, и череп человека, в котором жизнь имеет такой же смысл, какой имеет сухой лист на дереве в разгар февральского снегопада, теперь связаны суровой нитью из сухожилия ещё какого-то животного? Зачем тогда он это делал? Игла не дрожала в пальцах. Это Ева видела совершенно точно. Стемнело, и лишь когда Эдгар почти растворился во мраке (всхлипы его напоминали чваканье распаханной земли по дождливой весне), Ева осознала, что в глазницах черепа, который вместе с птичьим телом теперь напоминал огромного крота, светится слабый синий огонёк.