Ева и головы
Шрифт:
— Может, сказать им, что это заразная болезнь? Что если они все не пойдут спать, у каждого вздуется в животе такая шишка, и ты не сможешь их спасти?
— Не надо… не нужно пророчествовать, ведь я никогда не сталкивался с такой болезнью. А если не пророчествовать, то будет новая ложь, а я и так сделал много такого, за что Господь, шевельнув перстом, может раздавить меня как букашку.
Ева буквально чувствовала, как великанша шарит взглядом в темноте. Вот она продвинулась на полшага вглубь и увидела чучело, ошибочно приняв его за Эдгара. Замерла, не смея ступить дальше — вместо головы у господина Сено-де-Солома торчал шест позвоночника, похожий на тонкую
— Иди!
Ева ударила цирюльника коленкой по носу, потеряв равновесие, свалилась на пол. Великан вскочил, едва не стукнувшись головой о потолок, схватил сумку с инструментами и с удивительной для его комплекции проворностью выскочил наружу. Когда девочка вынырнула из тени великана, инструменты уже вовсю звякали друг об друга и о дерево, готовясь к работе. Священника и жену бедняги Эдгар согнал с помоста. Там, внизу, о них позаботятся.
— Мне нужен свет, — сказал он Еве и сразу же услышал, как звякает в её руках лампа. Всё готово. С того момента, как ореол света от трёх свечей заключил их в кокон, великан, почти утонувший в буре чувств и мыслей, вдруг обнаружил, что даже потерявший чувствительность нос беспокоит его больше, чем множество людей вокруг. Ничего не пропало. Она сумеет прийти так, что никто не заметит.
Эдгар обработал живот мужчины специальной мазью, ещё раз отметил, какая горячая и твёрдая кожа вокруг непонятного нароста. Крепкий спирт, который Эдгар иногда использовал, чтобы опоить пациента и притупить его болевые ощущения, так и остался стоять в прохладном полумраке под полом повозки — он здесь ничем не поможет. Бедняга всё равно сойдёт с ума от боли. Он и сейчас уже почти сошёл с ума, поэтому то, что собирался сделать Эдгар — просто жест милосердия…
Он исполнил это милосердие, взяв мужчину за лицо и, приподняв, ударил затылком о край сундука, который отозвался низким возмущённым гулом. Глаза мужчины поблекли и закатились, в уголках рта выступила густая слюна. Краем уха Эдгар слышал, как буянит внизу великанша, но неизвестные сочувствующие цепко держали её за локти.
Ева подавала нужные инструменты, суетилась вокруг мужчины с марлей. Эдгар не следил за девочкой. Сейчас он чувствовал потребность доверять Еве во всём. Она была его частью, странным придатком, который ходит, говорит и думает сам по себе, но вместе с тем является чем-то вроде одним из твоих пальцев. Не станешь же проверять, что делают собственные пальцы?
Чтобы проникнуть сквозь чахлые мышцы на животе потребовалось колоссальное усилие. Бедняга зарычал, дёрнулся, но верёвки, которыми предусмотрительно спутали ему руки, держали крепко. Судя по тому, что глаза, как впавшие в спячку животные, не торопились показываться из-под век, мужчина по-прежнему оставался в забытьи.
Эдгар вёл надрез, придерживая одной рукой грудную клетку. Он не стал протыкать опухоль, но резал рядом, так, будто подкапывает дерево и хочет долезть до самых корней. Тряпки и отрезки ткани, которыми обложили живот, быстро намокали от крови. На них пошла собственная же одежда мужчины — он лежал на козлах в одних только подштанниках и походил на какой-то непонятный корнеплод, вывороченный из земли проходящей коровой. Еве его плоть напоминала гриб; она смотрела из-под локтя Эдгара и боялась, как бы всё, что есть там, внутри, в человеке, сейчас не вывалилось, как из худого мешка.
Эдгар работал, иногда наклоняясь так, что кончик носа касался живота мужчины. Он дул на выступающие крупные, как градины, капли
Ночь полностью вступила в свои права. Молодой священник исчез. Через несколько минут в церкви должна начаться служба. Придёт ли на неё кто-нибудь, если почти весь город и все, кто приехали с караваном, собрались сейчас на закутке, называемом центральной площадью? Те, кто приходил позже, подходили, привлечённые необыкновенной тишиной. Казалось, в воздухе витает запах грозы, и хотя небеса заполнены тучами, настоящей грозы не ожидалось. Ожидалась только та, что разражается в людских душах.
Лекарь резко, судорожно сглотнул. Кадык на его шее болезненно дёрнулся. Надрез уже достаточен, чтобы отогнуть край плоти и заглянуть в нутро живота, и Эдгар сделал это, искусно орудуя кареткой. Тёплый мясной запах налетающий ветерок рвал на части и разносил по окрестностям. Вороны, им привлечённые, рассаживались по заборам и козырькам крыш. Мотыльки бились в стекло лампы; Ева как раз наблюдала за ними, боясь, как бы один случайно не залетел в рану, когда Эдгар, отстранившись от надреза, бросил на неё взгляд.
— Посмотри. Ты тоже это видишь?
По тому, как дёргалось, будто плохо подогнанная маска, лицо цирюльника, Ева поняла, что выдержка вот-вот изменит Эдгару. Она просунула голову между его рук и заглянула в кровоточащую расселину.
— Что это? Рука?
Это и правда была рука, крохотная, как будто детская, ручка. Покрытая красноватой слизью, она начиналась где-то у позвоночника и, изгибаясь в локте, упиралась костяшками пальцев в живот мужчины, создавая то напряжение тканей, которое они видели, когда осматривали живот. Было ещё много чего — кишки, размером и длинной, насколько могла судить Ева, почти как у свиньи, какие-то мешочки, колышущиеся, будто дышащие, свертки и трубки… Но всё не так — всё это смещено, раскидано, повергнуто в хаос неведомо откуда взявшейся конечностью. Девочка увидела желудок в сетке синих вен, и подумала, что он выглядит точь-в-точь как мешок, полный птичьих перьев. Если его сжать, может, они фонтаном взметнутся изо рта мужчины.
— Неисповедимы мысли господни, — бормотал Эдгар без остановки. — Мысли господни… нельзя, чтобы это видел кто-то, кроме нас. Что мне делать?
Ева взглядом спросила разрешения, но Эдгару не было никакого дела — он был занят очередным разговором с самим собой, скорее всего, как и прочие, бесплодным. Тогда девочка дотронулась до конечности. Холодная, скользкая, неживая… или нет? Какое-то внутреннее сопротивление, такое, что сразу не почувствуешь.
— У него родится ребёночек?
— Такого не бывает, — Эдгар бросил на Еву короткий взгляд. — Никогда мужчина не сможет родить ребёнка. Это знак, символ, но вот только — какой?
В толпе возникло движение — то в толпу влились уличные музыканты, артисты, нищие, женщины, расхваливающие себя на все лады; словом, все, кто сопровождает сборища народу везде, где бы этот народ не изволил собраться. Они вылезли откуда-то все разом, словно многоножки после захода солнца, тут же принялись баламутить людскую массу, требуя у всех подряд денег, запевая хриплыми голосами песни, наигрывая продрогшими руками что-то на музыкальных инструментах… первые шарики, пущенные руками жонглёров, взмыли в воздух — в сером мире они тоже казались до странности серыми. Ева дежурно поразилась, откуда бы в столь мрачном месте взялся столь яркий и разношёрстный люд, но потом подумала, что все эти бродяги, наверное, вроде мошек, что сопровождают стада коров — повсюду следует за мастером каравана и его свитой.