Ева и головы
Шрифт:
— Главное, чтобы туда не поступал воздух, — сказал он. — Тогда рука сохранится такая, какая есть. Не знаю зачем, но есть предчувствие, будто она нам ещё пригодится.
Тронулись в путь. День прошёл без особенных происшествий, а вечером, во время ставшей уже традиционной беседы за приготовлением пищи, Эдгар сказал:
— То, что мы сделали, то, что мы проникли в человеческую брюшину… такое ещё никому не позволялось. Все… даже великие врачи, те, кто сидит в университетах и несёт свет знаний остальным, те, кто пишет великие медицинские труды, все они на самом деле проводят операции лишь в собственном
— Почему всё так строго? — спросила Ева. — Ведь это человеческое тело. Мы ходим в нём, как… как в платье! Что плохого, если кто-то захочет взглянуть на изнанку платья? Хотя бы для того, чтобы посмотреть, где требуется её починить?
— «Да не разъединит кто-то тела человеческого, и да не отъемлет его части, ибо грядёт великое воскрешение, и не только души воссияют на земле, но и тела дедов и прадедов, и прочих предков, живые, восстанут из могил», — нараспев произнёс Эдгар. — Справедливости ради, эти слова хорошо бы зачитать любому из великих завоевателей древности и современности… любому из великих убийц. То, что мы выбрались оттуда живыми — наверное, недосмотр одного из ангелов. Вот так — даже небесные так увлекаются созерцанием человечьих пороков, что не замечают происходящего у них перед носом преступления.
Он неодобрительно покачал головой, как будто осуждая самого Всевышнего, которому с такой неистовостью молился при первом удобном случае, свободном от созерцаний, собирания трав и экспериментов над живой природой. А потом вскричал:
— Но всё же! Как дивно всё там устроено, как странно, и… необычно. Древние были неправы, не существует животных, подобных человеку, и это, если подумать, очень правильно. Человек подобен Господу, так что я имел возможность одним глазком созерцать божественное устройство. Остаётся только сожалеть о том, что так мало успел разглядеть…
Он задумался, провожая взглядом птичий клин. Шляпа была сдвинута на затылок и из-за формы головы завалилась на бок, пояс расстёгнут, позволяя одежде свободно ниспадать до земли. Эдгар походил на древнюю греческую статую, наполовину погребённую под землёй.
— А что мёртвые? Разве не всё равно будет, если кто-то заглянет к ним внутрь и всё хорошо изучит?
Иногда мир взрослых представлялся Еве наполненным странными и дикими правилами, которые те сами себе устанавливают, чтобы помешать нормально жить.
— Тела почивших — великое искушение, — покачал головой цирюльник. Прибавил кратко: — Но они принадлежат Господу. Уж куда больше, чем живые, которые, словно обломанная ветка, мотаются туда и сюда, покорные порывам ветра и собственным желаниям.
— Если хочешь, я могу тебе нарисовать, что было в животе у того человека, — в порыве великодушия сказала Ева.
Эдгар отмахнулся.
— Кому под силу такое изобразить? Разве что человеку, который помнит каждый свой день, начиная с рождения.
— Мне под силу, — упрямо сказала Ева. Костоправ с изумлением посмотрел на неё — почувствовал, что она злится. — Я всё запомнила! Бывало раньше, я запоминала, где мать сажала те или иные овощи, помнила
Она огляделась в поисках ровного участка земли, на котором можно было бы рисовать.
— У меня есть дощечка для письма, — Эдгар хлопнул в ладоши, и с ближайшей ёлки сорвалась стая ворон. Он не на шутку разволновался.
Ступни великана гулко загрохотали по дощатому настилу повозки, и Ева навострила уши: неужели она что-то пропустила?
В груде Эдгаровых пожитков было очень интересно рыться, и девочка занималась этим в долгие часы переездов с места на место, когда глазеть по сторонам надоедало. Великану, казалось, было всё равно, что его вещи перетряхиваются снизу доверху и внимательно изучаются юными и жадными глазами: вряд ли он сам помнил, что где лежит. Но всё заносилось в голове костоправа в специальный перечень — что и как выглядит, как пахнет и звучит, для чего пригодно… Ева была уверена — он может потеряться в развалах собственного же барахла, но зато всегда может вспомнить и долго искать какую-нибудь вещь, которая была похищена в одном из городов местными нищими, или вывалилась за борт в те времена, когда под весом Эдгара скрипела и грохотала телега в разы меньшего размера. Особенности его памяти приводили девочку в восторг, особенно когда Эдгар рассказывал о случившихся на днях событиях как о чём-то давнишнем, или же вовсе не мог их припомнить.
Вскоре послышался голос великана:
— Она достаточно старая и, к тому же, пользованная с сотню раз… я получил её у одного монаха, когда помог ему вправить вывихнутый и загноившийся палец. Знаешь, что он мне тогда сказал? «Сим Господь подсказывает мне, что надлежит более полагаться на глаза свои и разум, принимать происходящее непосредственно, как оно есть, а не пускать кружным путём через разум и руки». Наверное, с тех пор и я стал прислушиваться к знакам свыше. А табличку ту ни разу не использовал — я ведь не умею писать…
Наконец, он выпал из своего волшебного ящика, и из протянутых рук Ева взяла небольшую деревянную дощечку.
Немудрено, что девочка её проглядела — ничего примечательного в дощечке не было. Однако, здесь скрывался небольшой секрет: она раскрывалась, как настоящая книга, а в центре, на обеих половинках, было небольшое углубление, заполненное тёмным старым воском. Здесь же был и стилус, наполовину сточенный и погрызенный с другого конца. Поверхность воска почти потеряла прозрачность; она была испещрена многочисленными следами от стилуса, где-то остались обрывки слов, которые Ева не смогла бы прочитать, даже если бы они наличествовали целиком. Видно, до чего часто сюда заносились и стирались записи.
Ева разложила табличку на коленях, задумалась, и сделала первую осторожную отметину. Потом ещё одну. Рука двигалась всё смелее, и Эдгар, не в силах сдержать трепета, склонился над девочкой, почти касаясь подбородком её макушки. Он узнал брюшину, которую вдоль пересекал разрез, расходящийся потом в разные стороны, чтобы ограничить рабочую область. Там, внутри, многочисленные органы сплетались в самых чудных сочетаниях, и, не смотря на то, что Ева не знала, что конкретно рисует, она изображала каждый со скрупулёзной точностью.