Ева и головы
Шрифт:
— Кто-то выкинул кости в реку?
— Этот овраг пересох, может, сотни лет назад. Видно, дождливой осенью или в лето, когда Творец посылает на землю уж слишком много осадков, здесь всё-таки струится ручеёк, слизывая плесень с камней. Так он обглодал, не в силах сдвинуть с места, и человеческий скелет. Может, сюда пришёл умирать какой-нибудь бедняк… хотя нет, слишком далеко от городов, а в деревнях бедняки всё же предпочитают умирать в собственных халупах на своём клочке земли, трудясь в поте лица… уж я-то знаю. Много таких повидали эти глаза, пока копыта Господа мяли землю. Это или
Опершись руками о локоть великана, Ева разглядывала скелет.
— Это не старик, — сказал Эдгар. — Мужчина, молодой парень. Или средних лет… смотри, какой красивый череп! Какие затылочные доли! Всяко лучше, чем мои… Но он мёртв, а я, греховный и страшный, как плешивый, облезлый пёс, отчего-то всё ещё жив. Так… рёбра не сломаны. Не смотри, что они провалились внутрь, вот эти места, где рёбра соединяются с позвоночником, самые слабые. Время уселось сверху и сломало его грудную клетку.
— Отчего же он умер? — спросила Ева.
— Только деревья знают, да ещё Господь. Возможно, ему всадили в живот нож или перерезали глотку — этого мы не поймём по костям. А может, он заболел какой-нибудь страшной болезнью и ушёл в эти леса умирать.
Налюбовавшись, Эдгар сказал:
— Мы должны взять его с собой, — желтоватый ноготь ковырнул жёлтый покров черепа. — Только нужно ничего не повредить.
Он снял с себя рубаху и завернул в неё скелет. Потом водрузил свёрток с костями себе на плечо и вынес из оврага. Ева едва поспевала следом.
— У нас в деревне мертвецов хоронили на кладбище у церкви, — сказала она, когда они добрались до своего расположения. — Только самоубийцам никогда не ставили кресты на могилы.
— Мы обязательно его похороним… — сказал Эдгар. Свёрток он положил на край повозки. Кости пахли влажной пылью. Нельзя сказать, что запах был неприятен, но и чем-то приятным он тоже не был. — Сомневаюсь, что он был самоубийцей. Не надо допускать, чтобы душа задерживалась в этом мире хотя бы на минуту дольше, чем положено. Зароем так глубоко, как получится. Хотя я сомневаюсь, что они, души, так привязаны к телу. Возможно, в той же мере, что и птенцы к своему гнезду. Его сложно покинуть, и только когда в теле начинают проедать ходы черви, а земля всё сильнее с каждым днём давит на грудь, душа понимает, что здесь делать больше нечего.
— Мы сможем увидеть тот свет? — спросила Ева. — Такой же, как в теле енота?
— Когда смерть так глубока, что даже кости ломаются и крошатся, нет никакого света. Только темнота. Когда этот человек, кем бы он ни был, перестал быть господином над собственным телом, то, наконец, стал смотреть по сторонам.
— И что он увидел? — зачарованная словами великана, спросила девочка.
Одна половина лица Эдгара дёрнулась, он с загадочной улыбкой посмотрел на собеседницу.
— Откуда я знаю? Мы же ещё живы. Когда-то наступит миг, когда мы не сможем смотреть на мир глазами, зато
Ева вспомнила, что собиралась разжечь костёр, и засуетилась, собирая мелкий хворост вокруг повозки и не пренебрегая даже еловым сушняком и влажной корой, хотя знала, что они дают куда больше дыма, чем огня. От великана и его находки не хотелось далеко уходить. Нечасто удавалось посмотреть, как таинственная машина внутри Эдгара начинает вертеться в другую сторону, и слова с мыслями извергаются из него вместо того, чтобы утекать в раскрытый рот, словно вода в расселину между скалами.
— Ты говорил про ангела с мешком… — сказала она, стараясь не растерять собранный хворост. — Ангела, который забирает души.
— Ангелы тоже не умеют заглядывать на земле под каждую ёлку и в каждую пещеру, пусть даже они крылаты и летают быстрее ветра, и двери с подземельями для них не преграда. Может, этого беднягу просто пропустили во время жатвы. Ведь он вряд ли был праведником, а к тому же был молодым и едва открыл счёт совершённым молитвам и благим делам. Это же кроха, а ангелы — большие, как башни. Немудрено такую не заметить… впрочем, это мой, должно быть, язык создаёт ветер. Я не могу предполагать, что на самом деле он, бывшее содержимое такого красивого черепа, уже не на небесах… смотри, кажется, вон там, между двумя камнями, хорошее место!
— Ты хочешь, чтобы я разложила там костёр?
— Не костёр. Утром мы отдадим этот скелет земле. Если бы эти кости с самого начала оказались в земле, как полагается у добрых христиан, то от них давно бы уже ничего не осталось. Найди две палки, чтобы можно было составить крест.
На ночь они разложили останки бедняги на повозке. Эдгар по одной извлекал кости, и свет костра подчёркивал изгибы, делал снова чёткими грани позвонков, которые смена сезонов сделала почти неузнаваемыми. Великан внимательно присматривался к каждой, вертел её в руках, причмокивая, примерял к себе. Последним он достал череп и долго, придирчиво заглядывал в глазницы, будто собирался прочитать на внутренних стенках черепа жизнь бедняги.
— Значит, у нас внутри всё то же самое?
Эдгар посмотрел на Еву, будто хотел в чём-то удостовериться. Потом сказал:
— Да, должно быть так. Эти же кости у тебя очень маленькие, а у меня очень большие. Но на севере есть люди, чей скелет ниже, а вот эта, похожая на блюдо, кость ровно такая же, как у медведя. Люди там сами как медведи и даже шеи их покрыты шерстью. Где-то живут люди с пёсьей головой, а далеко на юге — люди, у которых ни одна косточка не похожа на нашу. Все эти язычники…
Эдгар внезапно замолк, глаза его совместились на кончике носа, как будто туда приземлилась муха.
— Не слушай меня, ибо я говорю от слабости своей, а знаю не больше тебя, сонная бабочка с покрытыми инеем крыльями. Все твари созданы во славу Божию, и многообразие образов земных само по себе есть Его образ. Так что даже песиглавцы и люди хвостатые, при всей их отвратительности для глаза, не кажутся отвратительными творцу и призваны лишь напоминать о величии небес.
Слова Эдгара были для Евы странными, во многом непонятными, и она сочла за правильное промолчать.