Ева
Шрифт:
Приступы отчаяния тянулись до первой спасительной мысли. Она звучала так: я не стану ломать ноги и шею. Я верну её. Эти её закидоны — неизбежный довесок к красивой фигуре. Есть ради чего терпеть. Я её дождусь.
Ждал неделю. Она не появилась ни в стрип-баре, ни на чердаке. На звонки не отвечала. Я трясся, не спал, бродил по каким-то скверами, ненавидел местную погоду и жителей. На седьмой день отправился на другой берег Двины, в край непуганных деревянных бараков. Елизавета Петровна встретила меня как родственника. Напоила чаем и снова настоятельно рекомендовала валить домой. Сказала, что с Евой всё в порядке, она здорова, просто прячется.
У меня заканчивалась виза. Я должен был уехать. Чердак оказался съёмным. Приходила его хозяйка, строгая латышская мадам. Я представился братом Евы. Заплатил ей до конца января, сходил на вокзал, купил билет. Если Ева не объявится ещё три дня, решил я, — выброшу её из головы. Не сразу, конечно. Попрыгаю на стены, напишу мрачный стих о женском вероломстве. Выпью ящик водки, разругаюсь навсегда с каким-нибудь случайным собутыльником. Ввяжусь в драку, мне набьют рожу. В общем, всё наладится. В конце января я уеду.
Выходные просидел в «Белом Носороге». Ждал её. Зря, конечно. Журналист с «макинтошем», он же бухгалтер, оказался писателем. Знаменитый Марк Ильчин, между прочим. Один роман в год и номинация на Букер. Мне казалось, он в Америке живёт. Собственно, бар и ресторан принадлежат ему. И ещё квартира на третьем этаже. Купил на гонорары. Он рассказал пару баек из жизни рестораторов. Я, в обмен, — историю любви тапёра и стриптизёрши. Закончил словами «Так они и распрощались». Писатель отреагировал странно.
— Финал не может быть таким кислым. В нашем мире другие законы. Ваша история только начинается. Но не радуйся. Зима будет долгой и обильной на потрясения.
Странный дядька. Если он прав, у вселенной есть три дня, чтобы что-то изменить.
Уезжаю. Успокоился, смирился. Всё неплохо вышло, если подумать. Когда прощался с ней в Питере, и мечтать не мог, что будет хотя бы этот январь. Предложите всё сначала — вместе с её бегством — повторил бы ещё раз.
Пора. Ключи оставил в щели за дверным косяком, как просила хозяйка. Сходил к бабе Лизе, поболтали с Серафимой. У них до сих пор стоит ёлка, под ней приличных размеров дед мороз. Почему-то бронзовый. Редкостный урод. И раскрашен странно, будто ребёнок гуашью размалёвывал железного истукана. Надо будет подарить им приличного деда мороза. Если вернусь однажды.
Бабка с внучкой сварили мне курицу, насыпали яблок. Чтоб поел в дороге. На прощание все обнялись. Уверен, баба Лиза в окно перекрестила мою спину. Все бы меня так тепло недолюбливали. Зашёл в «Белого Носорога», на удачу. Удача плевать на меня хотела. Времени до поезда полно, пошёл прощаться с писателем, выпросил автограф. У него ничего не меняется. Так же сидит, стучит по клавиатуре. Кажется, он курил здесь и до Большого Взрыва. И останется, когда Энтропия прихлопнет вселенную.
Ему не хватает слушателей, он долго гундосил какую-то теорию, объясняющую все человеческие несчастья. Весь мир, говорит, вовсе не театр, но литература. Бесконечный роман с шестью миллиардами персонажей. А моральные дихотомии, правда-ложь, любовь-ненависть, лишь повод для конфликта. Или вот два полюса: справедливость — беззаконие. Тоже пшик. А сколько страсти!
Религии врут, миром управляет не баланс добра и зла. Бывает, добрые силы бьются сами с собой. Или злые самоуничтожатся, оставив добро в недоумении. Конфликт перетекает в конфликт — вот и весь принцип всемирного сюжета. Отсюда понятно, отчего вселенная не терпит стабильности. Звёзды вспыхивают и пропадают в чёрной дыре, потому что такой финал царапает нервы. А потом взрывают её изнутри, ведь развязка должна быть неожиданной. Постоянства и благополучия нет нигде и никогда. В самых тёплых и комфортных странах то землетрясения, то военные перевороты. Хорошо жить вредно. Покой недостижим. Богу скучно смотреть на нас, умиротворённых. И счастлив тот, кто сам не терпит однообразия.
И да, если хочешь узнать будущее, просто оцени, насколько выгорел конфликт персонажей.
Стало интересней, когда заговорили обо мне. Мой отъезд не согласуется с его картиной мира. Я никуда не уеду. Законы драмы против. Миром управляет великий маятник драматической коллизии. И он-то меня не отпустит.
У нас с Евой всё впереди, говорит Ильчин. Мы друг другу мало крови выпили. Скорей всего, я останусь, получу по башке, переберу вагон гороха, посажу сорок розовых кустов и в финале обрету что-то совершенно дурацкое, вроде хрустальной туфли. А скорее, она растолстеет до восьми пудов и родит семерых. Или сопьётся, а я буду страдать.
Если честно, хотел бы родить с ней семерых. Было бы весело.
Ильчин складно звонит. Его монолог занял час, я и не заметил. Чушь, разумеется. Зато красивая чушь.
Поезд в семь. Я пришёл на вокзал с намерением всё забыть. Этот город мне вреден. Ладно бы, он просто вытряс из меня сбережения. Так ведь ещё и укусил за зад.
Я вставил в телефон питерскую сим-карту и набрал номер доктора Саши. Мой прежний мир обязан был вспомнить меня, вытащить отсюда. Сейчас Саша начнёт шутить в своей любимой манере медика-идиота, и сразу станет легче. Я расскажу про непогоду, как из круглого окна виден был кусок крыши, как хорош бывает засохший сыр после недели секса и что стриптизёрши только делают вид, что пьют. На самом деле, трезвые и хитрые. И ужасно непостоянные. И что устал и хочу домой.
Саша слушал молча. Мне показалось, он уснул там, под мои страдания.
— Послушай, старик, — ответил он без того родного дебилизма, на который я рассчитывал. — Ты не можешь уехать. Я как раз собирался тебя искать. Такое дело. Мы брали у Евы анализы. Помнишь? Тебе нужно её найти. У неё заболевание крови. Редкая инфекция, мононуклеоз, в очень нехорошей форме. Конголезская мутация. Я говорил, с кровью что-то непонятное, вероятность была ничтожной. Думал, пронесёт. Дулю. Найди её и тащи сюда. Ей осталось от силы пара месяцев. Потом лечить будет поздно, только купировать симптомы. А потом — всё, деревянный крест. Этот её, с твоих слов, закидон, той же природы. Болезнь лупит по нервам.
— Саша, у тебя в мозгу засел страшный сериал. Я видел её неделю тому, она прыгала как антилопа. И что значит пара месяцев?
— Я не шучу. Она умирает. Пока ещё ситуация обратима, но к апрелю останется только считать дни.
У перрона стоял мой поезд. Серые в яблоках проводницы мяли снег. Можно войти в вагон, заказать их вонючего чаю. Будет тепло. Высплюсь. Завтра с утра навру Кате, что скучал, глаза проплакал. А вечером торжественно напьюсь с Фридманом. К весне забуду, какие дураки живут за милыми рижскими фасадами. Елизавете Петровне пошлю телеграмму, пусть сами ищут свою невменяемую.