Эвакуация

Сергиевский Константин

Мартин попытался вспомнить, когда последний раз по-нормальному общался со старшим сыном, и не смог. Всё общение сводилось к задаваемым формальным вопросам – как дела в школе, какие планы на выходные, и тому подобным простым вещам; причём Мартин не всегда дослушивал до конца рассказы сына.

Мартин беспомощно огляделся по сторонам. Посадка на космолёт происходила без излишней суеты, взлётный ангар был полупустым. У гравилёта, расположенного чуть дальше от них, какой-то пожилой мужчина, явившийся на посадку только сейчас, ожесточённо размахивая руками, что-то эмоционально доказывал охранявшему трап космодесантнику. До Мартина доносились обрывки фраз: «Это несправедливо… мне всего шестьдесят семь… я абсолютно здоров…

я могу быть полезен…» Космодесантник что-то ему отвечал, пытаясь успокоить, из-за расстояния слов его не было слышно. Но мужчина не успокаивался, он говорил всё громче и перешёл на крик. Раздался негромкий хлопок; Мартин вздрогнул, узнав звук пистолетного выстрела, и поспешно отвернулся, чтобы не видеть, как человеческое тело упадёт на твёрдый бетон.

У стены ангара, метрах в пятидесяти от космолёта, сбилась в стайку небольшая группа брошенных детей. Человек сорок или пятьдесят, разных по возрасту – от грудных малышей до подростков. Вели они себя тоже по-разному. Одни казались полностью ушедшими в себя – сидели, сжавшись в комок, плотно обхватив колени и глядя перед собой ничего не выражающим взглядом. Некоторые плакали. Мальчик лет четырёх, темноволосый и большеглазый, волоча за лапу большого плюшевого мишку, обходил окружающих, спрашивая, где его мама. Малыши, не понимавшие, что происходит вокруг, смеялись и играли. Самые младшие спали в специальном отсеке, отгороженном из брошенных багажных сумок.

В небольшом посёлке при биостанции, где проживала семья Шурмановых, население составляло чуть больше двух тысяч человек, размещавшихся в раскиданных по территории острова многоквартирных блоках. Мартин с сыновьями отправился к посадочному ангару вскоре после того, как была объявлена эвакуация, но поскольку их жилой блок располагался на краю посёлка, немного в стороне от остальных, к месту посадки они добрались в числе последних, когда большинство семей уже поднялись на борт космолёта. Поблизости не было никого из знакомых, кого можно было бы попросить провести на борт одного из детей. Впрочем, после того, как четыре года назад Планетарным Советом были отменены запреты по ограничения рождаемости, на планете осталось не так уж много семей, в которых было менее чем по три ребёнка. И стайка брошенных детей, которым не нашлось места на корабле – лучший тому пример.

Всем происходящим руководила девочка лет пятнадцати, высокая и стройная. Слишком взрослая, чтобы можно было назвать её ребёнком, и слишком юная, чтобы без сопровождения кого-нибудь из взрослых получить право подняться на борт космолёта. Ей помогала женщина лет сорока, спокойный, профессионально поставленный командный голос, которым она общалась с детьми, позволял безошибочно угадать в ней школьную наставницу. Впрочем, по всему было видно, что главная тут совсем не она.

Неподалёку, но в стороне от всех, расположилась пожилая супружеская пара. Им было обоим лет под восемьдесят, и выглядели они полной противоположностью друг другу – сухая, как ветка старушка с острым взглядом и пышной седой шевелюрой, и полный, одутловатый старик, с покрытым пигментными пятнами лысым черепом. Супруги сидели молча, взявшись за руки.

Не отыскав никого, кто мог бы ему помочь, Мартин вновь обратился к космодесантнику.

– Если Ваши дети всё равно не здесь, то не могли бы Вы…

– Нет. Мойребёнок уже на борту. Дочь моего сослуживца. – В голосе десантника Мартину послышались извиняющиеся ноты.

Мартин беспомощно огляделся по сторонам. Немного в стороне от других он заметил наконец знакомое лицо. Женщина была соседкой по их жилому блоку. Она сидела прямо на бетонном полу, поглаживая отвратительного вида мелкую собачонку, и что-то тихо и ласково ей шептала. Дама с собачкой были хорошо знакомы Мартину, даже слишком хорошо – она была их соседкой. Будучи биологом, Мартин

отличался любовью ко всем живым существам – за исключением вот этой самой собачонки, которая казалась ему гораздо более мерзкой, чем многие представители местной фауны, которым удалось благополучно перенести терраформирование. Собственно, их знакомство и общение, если подобное выражение в данной ситуации вообще можно было употреблять, сводилось многочисленным жалобам, которые он посылал на собаку и её хозяйку в комиссии по совместному проживанию, эпидемиологическому и ветеринарному надзору. Мартин утверждал, что собака нарушает покой в их жилом блоке, лает по ночам, пугает детей и нарушает санитарию в саду возле их жилого блока. Дело дошло даже до административной комиссии, которая всесторонне изучила вопрос и вынесла постановление, что хозяйка не нарушает правила содержания домашних животных и санитарно-эпидемические нормы совместного проживания. Конечно, укреплению добрососедских отношений это не способствовало.

Но сейчас Мартин вынужден был обратиться именно к этой женщине, поскольку знал, что у той нет ни детей, ни мужа, и мерзкая собачонка является единственным членом её семьи. А правила эвакуации приравнивали домашних животных к багажу и запрещали их вывоз.

Взяв Матвея за руку, он подошёл и остановился рядом с женщиной, ожидая, когда она обратит на него внимание. Когда спустя минуту этого не произошло, он откашлялся и как можно вежливее произнёс:

– Простите, гражданка… - Мартин замялся, поняв, что имя женщины напрочь стёрлось у него из памяти.

– Оставьте меня в покое, гражданин Шурманов - ответила та, даже не повернув в его сторону головы. – Не мешайте мне прощаться с Люсией.

– Послушайте, Вам всё равно не разрешат взять собаку с собой. Почему бы Вам не взять кого-нибудь из моих детей? Моя жена сейчас…

– Оставьте меня в покое! – Не дав ему ничего объяснить, резко перебила соседка. Она наконец повернулась и подняла на Мартина сердитые, опухшие от слёз глаза. – Люсия долгие годы была единственным для меня дорогим существом. Единственным, кто меня понимал и принимал. А сейчас я вынуждена её бросить. Впрочем, Вам этого не понять. Вы никогда и никого не любили.

Мартин задохнулся от показавшегося ему чудовищно несправедливым обвинения, собирался резко ответить, но потом только со злостью и досадой махнул рукой и отошёл в сторону, понимая, что спорить и умолять бесполезно.

На какое-то мгновение у него созрело решение силой прорваться на борт космолёта, но он сразу же его отбросил. Он не забыл, что произошло с тем пожилым мужчиной, и ни на секунду не сомневался в том, что их вежливый сержант при возникновении подобной ситуации применит оружие. И тогда его дети останутся тут. Оба.

Мартин поймал взгляд Матвея – совсем не детский, сложный взгляд, в которым читались одновременно страх, непонимание, обида… и обречённость. Пустой взгляд, в котором можно было прочесть всё, кроме надежды. Встретившись глазами с отцом, мальчик сразу же отвернулся, словно сердясь на себя за то, что позволил вырваться наружу своим чувствам. И вот тогда Мартин принял, наконец, решение.

Сделав глубокий вдох и выдох, боясь, что передумает, он решительно направился к группе оставленных детей.

Женщина, которую Мартин определил как школьную наставницу, инструктировала девочку:

– Возьми вот это. – Стеклянный флакон с какими-то лиловыми капсулами перешёл из рук в руки. – Это не яд, это слабое успокоительное. На тебя, скорее всего, не подействует, но детям должно быть достаточно, чтобы они уснули. Раздашь им по капсуле, когда температура совсем упадёт. А пока – когда мы стартуем, соберите по корпусам сколько сможете найти одеял и запритесь в каком-нибудь помещении, где поменьше окон. В этой сумке – еда и бутылки с водой, можете не экономить, здесь её хватит на сутки, а больше вам и не понадобится.