Евангелие от Агасфера
Шрифт:
Опять общий смех. Федя же, постепенно обретающий способность размышлять, не мог взять в толк, чем Актерыч развеселил компанию. Однако он заметил, что Жорж, посмеиваясь вместе со всеми, смутился, поспешив сменить тему:
– Что касается гипноза, – молвил он, постукивая пальцами по столу, – дело не только и не столько в знании словесных шаблонов, помогающих ввести человека в транс – все это поверхностные формы, которыми владеют многие. Гипнотическими приемами в состояние безмолвного знания никого погрузить невозможно. Суть же того, что произвел с нами Фулканелли, прежде всего в неком внутреннем действии – передаче состояния. Сам он, вероятно, практически все время жил в этом состоянии. А оно уже за пределами
При этих словах мудрого деда, босоногая женщина, стоявшая все это время у стены со скрещенными руками, открыла глаза, затем медленно приблизилась к нему, наклонилась, и приобняв сзади, заговорила. Голос ее Фёдор слышал впервые, и его сердце вновь гулко забилось. В этом голосе звучала невероятная гамма интонаций – детской наивности и искушенности, нежности и строгости, задумчивости и безумия, и вся эта гамма, вдобавок приправлена была удивительным шармом усталой хрипотцы:
– Уж нам бы ты об этом мог и не говорить? К чему весь этот спектакль?
Жорж кивнул в сторону Федора Михалыча:
– Отчего же спектакль? Среди нас, между прочим, есть и новые лица.
Наш герой тотчас обрел способность двигаться, встрепенулся, физиономия его изобразила целый спектр противоречивых чувств, а тело стало послушным – он резко встал со стула.
Остальные тоже вдруг поднялись со своих мест. Мэтр, взявши Альгиса под руку, увлек его в одну из соседних комнат. Босоногая, взявши со стола пачку сигарет и зажигалку, отправилась на лестницу. В пустую комнату, куда дверь была и прежде открыта, направились Наина и Юрис. Фёдор решил, что настало самое время делать ноги из этой зловещей квартиры. Тем более, что на лестнице он вновь увидит предмет своего непостижимого вожделения, хотя, вряд ли наберется духу, чтобы попытаться заговорить с ней.
Он уже в некоторой степени пришел в себя. Но надобно сказать, что слово «себя» здесь уже совершенно не соответствует тому субъекту, коим он являлся еще два-три часа назад. Озираясь по сторонам, Федя сделал попытку ретироваться к выходу. Не тут-то было! Юрис и Карловна, заметив растерянную позу нашего героя, принялись жестами приглашать его к себе. Наш послушный малый и здесь не смог отказаться, и последовал приглашению.
– Вы здесь, как я вижу, новый человек, – обратился к нему хвостатый пройдоха, неожиданно сократив дистанцию и ухватив за пуговицу плаща. Так иногда поступают определенного рода субъекты «с раЁна».
– Абсолютно новый. Мне кажется, я ошибся адресом.
– Ну и не беспокойтесь! – энергично заверил его молодой человек и представился, – Юрис. И хотя логики в этом «ну и не беспокойтесь» не было никакой, Федор Михалыч вдруг ощутил расслабленность и неожиданное доверие к собеседникам.
Наина, учуяв перемену в его состоянии, также вступила в разговор. – А давайте-ка съедем на «ты»!
– Непременно «на ты»! – воскликнул молодой человек.
– Фёдор, – кивнул наш герой, – но позвольте, где я?
Хвостатый мгновенно ответил:
– Эвона, какими категориями ты мыслишь! Где я? Кто мы?.. Как там называется картина великого импрессиониста Поля Гогена? «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?». Высоко берешь, так держать!
Наина Карловна подхватила:
– Не волнуйтесь так, голубчик! Пройдет немного времени, и вы всё поймете, поймете даже гораздо более того.
– Более того что «всё»? – парень явно был остер на язык, – Ну ты, кума, вдуплила!
– А что тут такого? – женщина пожала плечами, – нет пределов у запредельного.
Несколько времени они перебрасывались каламбурами, отвлекшись от Феди, хотя парень продолжал вертеть его пуговицу. Наконец, прервав очередную шутку, Наина Карловна положила ладонь на его плечо:
– Ты, голубчик, поди, напужался тем, что услышал?
Не найдясь, что сказать в ответ, Федор Михалыч недоуменно пожал плечами.
Глава 3
«Пережитое гонится за мной.
Я – неожиданное воскрешенье
Двух Магдебургских полушарий, рун
И строчки Шефлеровых изречений.
Я тот, кто утешается одним:
Воспоминаньем о счастливом миге.
Я тот, кто был не по заслугам счастлив.
Я тот, кто знает: он всего лишь отзвук,
И кто хотел бы умереть совсем.
Я тот, кто лишь во сне бывал собою.
Я это я, как говорил Шекспир.
Я тот, кто пережил комедиантов
И трусов, именующихся мной».
Хорхе Луис Борхес, «The Thing I am»
– Расслабься, Федя!, – Наина панибратски хлопнула по плечу растерявшегося мужчину, – Жорж не бандит, а история, о которой он поведал, связана с философическими изысканиями французских интеллектуалов-безумцев. Ты, поди, слыхал о нашумевшей в середине двадцатого века секте Батая «Ацефал»?
Фёдор вновь пожал плечами, а Юрис принялся хохотать, при том еще и приседая:
– Ну, Карловна, ты напрочь потеряла контакт с нормальными людьми! Тридцать лет уже витаешь в эмпиреях. Ты нынче не от всякого студента, прослушавшего общий курс философии, услышишь ответ про Батая да про «Ацефал».
– Отвали, дурень – дай умным людям спокойно беседовать, – огрызнулась на него Наина, – не слыхал, так сейчас в популярной форме всё и узнает. Короче, в конце тридцатых один совершенно съехавший с катушек философ – Жорж Батай – создал в Париже так называемый «Социологический колледж». Сам он бредил эстетикой безобразного, чем быстро заразил своих учеников, внушив им, что, дескать, через эту тему можно выйти за пределы человеческого – в некие глубины глубин. Ну и принялись они рассуждать и писать о разных мерзостях, типа как разглядывая разлагающиеся трупы, в которых роятся опарыши или трахая в усмерть пьяную тетку, можно испытать просветление. Это бы еще ничего, но Батаю показалось мало, просветление всё не случалось, и тогда он из самых долбанутых учеников создал небольшой кружок – типичную секту – Ацефал – слово это обозначает некое обезглавленное божество. Батай был упертым малым и предложил сделать опыт, который должен был уже наверняка привести к желанному результату. Члены кружка должны были разделиться на жертв и палачей – натурально, чтобы совершить ритуальное жертвоприношение. Так как члены секты были отнюдь не кадровыми военными и не зэками, а, в большинстве своем, философствующими маменькиными сынками, то сей ритуал явил бы для них шок такого размаха, что и палач, и жертва в кульминационный момент, по лихому замыслу Батая, испытали бы просветление вселенского масштаба, которое самому Будде не снилось. Батай даже слово смастерил для этого – трансгрессия. Но, опыт не удался – жертвой готовы были стать почти все, а вот на роль палача никто не решился.