Евангелие от Джимми

ван Ковелер Дидье

Больше меня ничто и никто не держит; я пойду до конца, исполню мое предназначение, и пусть делают со мной что хотят.

— Ну, как прошло? Все в порядке? — спрашивает, распахнув дверь, ассистентка. — Подправим грим — и в студию: эфир через двадцать минут.

~~~

Нет, Джимми, только не ты, ты не имел права… Я вернулась домой, и так тошно мне, так безнадежно, хоть подыхай. Троих мужчин я любила в жизни, один за другим на моих глазах они становились безумцами, маньяками, истериками — полной противоположностью самих себя. Неужели я этому причиной? Есть женщины, которые приносят несчастье, а я — лишаю разума.

Джимми…

Я хотела защитить тебя от всех невзгод — и от себя в том числе, от своего невезения и страха перед людским судом, которые сказываются на моем окружении с самого детства, я знаю. Но ты, Джимми, ты был первым, кто вернул мне веру в себя, потому что тебе так хотелось верить в меня: я была в твоей жизни не только для того, чтобы оттенять твои достоинства, и это было такое счастье — чувствовать себя любимой за лучшее во мне, пусть еще не состоявшееся. Когда я читала тебе несчастные двадцать страничек моего будущего обличительного эссе о религиозных лобби в Америке, ты восхищался так, будто оно уже написано: ты видел книгу, чувствовал, ты уже рекламировал ее своим клиентам. Мы с тобой так много друг другу дали. Нам было весело вместе, потрясающе в постели, мы были созданы друг для друга, друг другом, навсегда, пока нам хорошо… Между нами не было никакой грязи. Ты так просто принял существование моего мужа, что совесть совсем меня не мучила. Я никогда не встречала мужчины, настолько чуждого ревности, — впрочем, это легко тому, кто знает, что любим он, а не другой. Но ты искренне защищал его, ты ставил себя на его место, как будто заранее знал, что однажды и с тобой я захочу расстаться по той же причине — чтобы выжить.

Я солгала тебе. Один-единственный раз: когда от тебя ушла. Моя работа была всего лишь предлогом. Я не могу, никогда не могла калечить жизнь тем, кого люблю. Снять с тебя презерватив, теперь, когда ты больше не был моей тайной, легализовать наши отношения, заполнить запрос на беременность, вовлечь тебя в забег наперегонки со временем, в медицинский марафон, в порочный круг обследований, лечения, попыток? Эта гонка на выживание была мне отчаянно необходима, но она убила бы нашу любовь — сколько я видела тому примеров вокруг нас! Я не хотела навязывать тебе эту роль. Я хотела тебя защитить, потому и ушла — чтобы сохранить хотя бы в прошлом незамутненную чистоту того, что у нас было. Я поступила как эгоистка, знаю. Мне бы довериться твоему умению меняться, но я не хотела, чтобы ты менялся.

Ты, конечно же, ничего не понял. Я убедила тебя, что дело в деньгах, что я хочу дать моему ребенку отца, который бы нас обеспечивал. Я решила, тебе будет легче считать меня дрянью. Нельзя было позволить тебе уговаривать меня: я слишком боялась передумать. И вот результат. Если бы я осталась в твоей жизни, если бы мы поженились, тебя никогда не втянули бы в аферу, ты не стал бы жертвой секты, добычей этих гуру, которых я ненавижу. Я во всем виновата, а теперь ты предлагаешь мне выставить напоказ нашу близость, чтобы создать себе имя в лучах твоей славы.

Я сгибаюсь в приступе тошноты над унитазом. Даже рвоты не получается. Ничего не получается. У меня все не как у людей. Нет ни единого желания беременных женщин: не хочется суши среди ночи, анчоусов с киви, шоколада с вермишелью… Классическое питание в урочные часы. Пицца «Маргарита», готовые салаты, обезжиренный йогурт.

Я никак не могу себя заставить сесть за Праздник орхидей — крупнейший конкурс тепличных растений в Коннектикуте. Из требуемых трех тысяч знаков я написала девятьсот двадцать восемь. Статью надо было сдать вчера. Включаю телевизор, канал BNS. Органная музыка и барабанный бой, стробоскопический свет в огромном нефе собора Святого Иоанна Богослова. Пастор Ханли расхаживает по клиросу в маоистском костюме с воротничком священника, микрофон HF поблескивает диадемой в волосах. Гигантский портрет Джимми вырисовывается над его головой, и слова ХРИСТОС ВЕРНУЛСЯ огромными лазерными буквами проступают под сводом.

— …Да, понятие Добра покинуло нашу цивилизацию! Осмотритесь вокруг: Добро больше не борется со Злом, борется лишь меньшее Зло со Злом большим! Но теперь все изменится, братья, ибо Добро вернулось к нам! Вот оно, величайшее событие, которого человечество ожидало двадцать веков! Но не о научных доказательствах его воплощения мы будем говорить сегодня: они будут доступны каждому в интернете сразу по окончании этой мессы, так же как документальные свидетельства происков сатанинских сил, захвативших власть в Белом доме и в Ватикане, которые в преступном сговоре хотели лишить человечество его Спасителя! Да пребудет царствие Его, сила и слава ныне, и присно, и во веки веков!

— Аминь! — хором отзываются пять тысяч голосов в нефе и трансепте.

— И в это благодатное воскресенье, ознаменованное Вторым Пришествием, на которое мы столь долго уповали, братья мои, оставим пока доказательства и возрадуемся! Ибо Церковь Второго Пришествия, последнее пристанище истинных христиан на земле, потрясена до основания, преображена и горда тем, что принимает в прямом эфире на канале BNS, под кровом величайшего храма, когда-либо построенного человеком для своего Создателя, Того, кто был, есть и будет Сущий навеки… Иисус Христос, Господь наш, кровь Нового и вечного Завета, пролитая во искупление грехов при Понтии Пилате и ныне клонированная вмешательством Святого Духа, дабы вновь воплотить на наших глазах всесильность Всевышнего… Встречайте — Джимми Вуд!

Сердце бьется в горле: я вижу моего милого из Восточного Гарлема, моего сексуального и ласкового зверя. Он восходит на хрустальный алтарь, медленно, сцепив руки за спиной, взгляд холоден, губы сжаты. В джинсах и льняной рубахе — ни дать ни взять реклама фирмы «Левис». Гром аплодисментов, усиленный эхом под высокими сводами, разом смолкает, когда пастор, раскинув руки буквой V — виктория, — продолжает свою речь:

— Был между фарисеями, говорит нам святой Иоанн, глава 3, строфа 1, некто именем Никодим, один из начальников иудейских, и спросил он Иисуса: «Равви! Как может человек родиться, будучи стар?»

И Ханли обращается, войдя в роль Никодима, к Джимми, который отвечает на его взгляд без всякого выражения. Молчание затягивается, пастор делает отчаянные движения бровями, понимая, что держать паузу слишком долго — гибель для шоу.

— И вы, Джимми Вуд, — подсказывает он, — живой ответ на вопрос Никодима! Ибо Господь наш сказал: «Может человек в другой раз войти в утробу матери своей и… родиться!»

— Только речь шла о крещении, а не о клонировании.

Я придвигаюсь поближе к экрану. После реплики Джимми улыбка начинает сползать с лица пастора. Оператор берет в кадр замершую в ожидании толпу. Потом, крупным планом, Джимми — он невозмутимо почесывает нос. От блика мерцает спрятанный в бороде микрофон.

— Ибо клонирование есть второе крещение, — заключает пастор, — если, конечно, Дух Святой…

— Не слушайте эту хрень, — резко бросает Джимми, устремив глаза в камеру. — Я пришел сегодня в этот храм торгующих, чтобы сказать вам: выключите ваши телевизоры, не верьте самозванцам, наживающимся на имени Господа, прислушивайтесь отныне только к своему инстинкту, к своему сердцу и своим сомнениям, ибо вера начинается с сомнения, а истинно сомневающийся сомневается во всем, даже в обоснованности сомнения.