Евангелие от Ивана
Шрифт:
Теперь же культура превратилась в бездейственное явление — и это была огромная победа Сатаны. Потом ему удалось подменить божественное, нравственное и духовное содержание культуры антикультурой — культом насилия и бесчеловечности, безнравственности и беспредельного индивидуализма, агрессивной рекламой женских прокладок, жевательной резинки и поддельных лекарств. Процесс одичания, как ни парадоксально, являлся отторжением дьявольской эрзацкультуры. Слишком заумно, чтобы можно было уповать на это.
«И это дорога к храму?!» — отозвалось болью в душе Великого Дедки. Впервые за два с половиной тысячелетия ему захотелось заглянуть в будущее: чем закончится нынешнее всеобщее безумие, найдут люди ответы на вопиющие вопросы, выдержат глобальное
«А все-таки демонов приостановили», — подумал с удовлетворением Великий Дедка, хотя и понимал, насколько велика сила инерции, как быстро и легко идет процесс одичания, именуемый приобщением к цивилизации. Это каждый шаг, пусть даже самый маленький шажок, к овладению культурой дается человеку с огромным трудом. А ведь исключительно в культуре, в чувстве любви, а не ненависти, и спасение человечества.
Чем спасется человечество, узнать Великому Дедке уже не было дано. Доброжильский дух и мощь — оставили его: в каморке сидел древний-предревний старик, у которого сил осталось только для того, чтобы завершить собственную судьбу, прибегнув к последнему превращению.
С брезгливостью посмотрел на оставленный нечистым договор и почему-то с усмешкой подумал о том, что все равно девяносто девять процентов сотрудников госдепа Нью Голд Орды по причине неисправимой своей дремучести понятия не имеют не только о том, что это за this country, но и где она находится. И ровным счетом столько же убеждены, что они, кроме двух побед в мировых войнах, разгромили Чингисхана и что суд присяжных в Нью-Джерси под председательством Кареля дель Понтера приговорил его за попытку всемирного завоевания к штрафу условно. Поскольку обвиняемый пошел на сотрудничество с органами юстиции, а также обещал устроить новый поход на Русь. Так что с этой стороны угроза была не очень реальной, а в свете того, что Нью Голд Орду в обозримом будущем ожидала капитальная перестройка, представлялась вообще мифической.
Если по большому счету, то можно было уходить с арены практически с легкой душой. Пусть люди свою судьбу решают сами. Если, конечно, они еще люди. Если, конечно, у них есть душа. И если в ней живо нравственное чувство.
Напоследок Великого Дедку посетила простенькая, совсем незатейливая мысль. От нее даже слегка свежестью пахнуло. Она заключалась в том, что если мир создал Бог, то более последовательного защитника Божьего дела, чем он, Великий Дедка, вряд ли найдется. Ведь традиция — это защита первозамысла, его торжество и узаконение. Стало быть, он служил не столько язычеству, предрелигии, сколько Создателю, борясь с происками лукавых. Революции, реформы, всевозможные преобразования — все это самонадеянные попытки людей, обуреваемых бесами, усовершенствования Божьего замысла? Жизнь не может стоять на месте, но где та черта, до которой развитие находится в пределах, угодных Богу?
Глава тридцать третья
После налета бандитов и милиции Даша и Иван Петрович, боясь засады, не решились возвращаться в разгромленное и оскверненное жилье. Надо было подыскать новое, хотя бы на предстоящую ночь. Успокоиться, подумать и найти подходящие варианты. Оказавшись на проспекте Мира, залитым вызывающе яркими капиталистическими огнями, они не пошли ни на метро, ни на ближайшую остановку общественного транспорта. Во-первых, и там, и там их могли поджидать, во-вторых, вся Москва была оклеена портретами Ивана Где-то, следовательно, была реальная опасность, что бдительные доброхоты запросто могли сдать его в лапы милиции, тем более за обещанную награду.
На проспекте Мира поэт надел очки с затененными стеклами и поднял воротник куртки, не мешал Даше ловить какую-нибудь машину. Такси в столице практически не было — таксомоторы таксисты приватизировали и распорядились ими, как считали нужными. Власти полагали, что после приватизации
Наконец какой-то замызганный «Жигуль» прижался к обочине. Даша наклонилась к приоткрытому окну, вступила в переговоры с водителем. Потом обернулась и спросила у Ивана Петровича:
— А куда мы, собственно, едем?
— На Бутырский хутор, — неожиданно для самого себя ответил он и плюхнулся на скрипучее заднее сиденье.
Даша села рядом, повернулась к нему, чтобы уточнить, куда конкретно ехать, но ее опередил водитель:
— В общагу Литинститута?
— Именно туда, — подтвердил Иван Петрович, приникнув к окну, пытаясь определить, правильно ли они едут.
Мысль скрыться в общежитии Литинститута показалась ему стоящей. Правда, он не был там лет десять. Раньше бывал чаще — не раз и не два, когда закрывался ресторан ЦДЛ, а было не все выпито и не все обсуждено, они брали в пакеты выпивку-закуску и ехали к знакомым студентам или слушателям Высших литературных курсов. Для него, да и не только для него, он был как бы родным домом, и поэтому встреча с ним всегда трогала чувствительные струны в душе.
Иван Петрович еще помнил сквер перед общежитием, скамейки и клумбы. По центральной аллее прогуливались девицы, к которым они не очень-то успешно клеились. Хотя в то время вечера поэзии в Политехническом музее проходили с конной милицией. Были и они, молодые поэты, нарасхват, поскольку их приглашали на всевозможные молодежные вечера. Но по скверу гуляли высокомерные девицы, должно быть, из соседнего общежития медицинского института, с которыми молодые литераторы никак не могли найти общего языка.
А потом в сквере стали подрастать деревья, клумбы и скамейки исчезли, как и асфальтированная дорожка — длинная и прямая, своего рода символ их будущего. Деревья, образовав чащу, вытянулись на высоту нескольких этажей, и общежитие от этого стало приземистей и отчужденнее. Быть может, поэтому и не тянуло в него так, как раньше. Но вот жизнь обернулась к нему не лучшей стороной, и он тут же вспомнил улицу Добролюбова, дом 9/11.
Когда он мысленно назвал адрес, машина остановилась у входа в общежитие. Поразительно, однако чащобы тут не было, как и раньше горели фонари на сквере, где гуляли отдельно друг от друга студенты-литераторы и прежние напыщенные девицы. Оказалось, что не старом «Жигуленке» он подкатил, а на новенькой двадцать первой «Волге», как и положено, с зеленым огоньком. И водитель был в таксистской фуражке, добродушный парень, а не какой-нибудь эпохи Мордаря жлоб, берущий за каждый оборот колеса по червонцу — когда поэт вынул бумажник, чтобы расплатиться, тот сказал:
— Вы же по дороге со мной рассчитались. Забыли? Бывает, бывает…
Иван Петрович засомневался: откуда у него появились деньги, ходившие после реформы 1961 года? Ведь он, судя по всему, попал в начало шестидесятых годов. И в этом он убедился, когда вахтерша тетя Дуся, добрейшая тетя Дуся, молча, словно они расстались только утром, достала из ящика стола ключ и протянула ему со словами:
— Возьми, Ваня. В вашей комнате полы натирали…
— Спасибо, тетя Дуся, — как и встарь ответил он и нажал в лифте кнопку четвертого этажа, подошел к 116-й комнате и только теперь спохватился: а где же Даша? Тетя Дуся строго бы посмотрела не нее, потребовала документ и предупредила: пребывание в общежитии лиц, не проживающих в нем, строго до 11 часов вечера. Каких 11, он взглянул на часы, уже без четверти полночь! Хотел было вернуться назад, разыскать Дашу и уговорить тетю Дусю, чтобы она разрешила с женой остаться до утра. Не станет же она проверять, есть или отсутствует у них на этот счет соответствующие штампы в паспорте!