Евангелие от смартфона
Шрифт:
Но не только медицина нуждалась в способностях этих ребят. Почти все время своего существования Россия находилась в состоянии войны, если не явной, то холодной, скрытой. Войны, которую мы проигрываем. Разведка — запаздывает. ФСБ — ныне жалкое подобие некогда грозного КГБ — все знает, все видит, но сделать ничего не может, руки коротки. Только за счет таких вот мальчишек как-то и выезжает. Только им все мало — больше, больше давай. Вы думаете, я получаю удовольствие от тех операций, которые вынужден проводить? Думаете, мне это нравится? Но что я могу? Уйти? На мое место придет другой. Открыто выступить против системы? И чего бы я добился, по-вашему? Да я почти двадцать лет пытаюсь переломить ситуацию — сделать так, чтобы
Верховский говорил громко, почти кричал, на нас стали оборачиваться посетители за соседними столиками, но ему было все равно. За последние дни… Хотя, почему дни? Та горечь, что он сейчас выплескивал на меня, копилась в нем не один год, а нынешние события послужили лишь катализатором сегодняшнего откровения.
Наконец он замолчал, тяжело покачал головой и с отвращением выпил. Продолжил он уже заметно спокойнее.
— Когда я пришел в лабораторию, то и тогда мне казалось, что мы движемся в неправильном направлении. Мы поделили мозг на какие-то зоны и области, докопались до нейронов и аксонов, влезли внутрь генома, разложили организм на аминокислоты, но так ничего и не поняли в себе. Мы погрязли в частностях, мы не видим общей картины, не понимаем замысла Бога. За деревьями мы не видим леса, обшариваем каждый куст, каждую веточку, не понимая, ни где находимся, ни что там делаем. Мы уподобились трем слепым мудрецам, ощупывающим слона. Помните эту притчу?
— Конечно, — кивнула я. — Для первого, стоявшего возле слоновьей ноги, слон являлся колонной — круглой и могучей. Для другого, дергающего за хвост, слон походил на веревку. Третий держался за бивень и уверял, что слон как копье — твердый и острый.
— Да, — грустно согласился мой собеседник. — Все именно так.
Он ненадолго замолчал, а затем вдруг заметил:
— Знаете, когда-то давно, когда я был совсем маленьким, у моей бабушки стоял телевизор «Радуга», старый, советский. Он постоянно ломался. Бабушка вызывала мастера, тот что-то там чинил, менял лампы и платы, долго паял, но через месяц телевизор снова ломался. Опять приходилось вызывать мастера, тот опять что-то менял и долго паял. Современный человек напоминает мне этот телевизор…
— Чем же? — усмехнулась я. — Некачественной сборкой, плохими материалами или изначальный проект подкачал?
Но Верховский не обратил внимания на мой сарказм.
— Я никогда не понимал, откуда столько ограничений? Есть зрение, но почему оно устроено столь неэффективно? Охватывает ограниченную часть спектра с весьма небольшим углом обзора. Есть память, но почему доступ ограничен? Если есть ноосфера, то почему мы не можем ей пользоваться? Кожа — внешнее покрытие, но ведь и его можно было бы сделать более надежным. Если уж человек сотворен по принципу подобия, то создатель явно схалтурил. Но ведь Бог не халтурщик! Значит, кто-то намеренно — по незнанию или злому умыслу — испортил некогда совершенное творение. Как тот горе-мастер, чинивший бабушкин телевизор. Более того. Я пришел к выводу, что в нас встроен искусственный ограничитель, некий выключатель, который сейчас стоит в положении «выкл». Кто его установил и зачем — я не знаю, но именно он лишает нас возможностей, заложенных изначально. Именно из-за него мы не можем стать такими, какими были задуманы творцом. Этот выключатель ограничивает нас, не позволяет двигаться вперед, из-за него мы вынуждены топтаться на месте. Все это время, все двадцать лет, я искал его. И лишь задание Майера натолкнуло меня на мысль, что надо делать. Искушение попробовать было настолько велико, что я не удержался…
— Погодите, — растерялась я. — Так в результате вы сделали совсем не то, что требовал от вас Советник? И Андрей?..
— Да. Но не мог же я сказать вам тогда, что не выполнил задание Майера, поэтому пришлось врать. Майеру нужен был сенс, который мог бы вытащить человека из тяжелейшей комы, по сути, отправился бы в мир мертвых и за руку привел заплутавшего там бедолагу в мир живых. В тот день, когда привезли Андрея, первый осмотр дал крайне мало шансов на то, что мальчик переживет операцию. Реаниматолог не рекомендовал даже начинать, анестезиолог его поддерживал. Но я решил рискнуть — попробовать снять этот ограничитель. Если бы у меня ничего не вышло, то никто бы не узнал о моем самоуправстве, неудачу можно было списать на тяжелое состояние пациента.
— Но у вас получилось?
— Очень надеюсь. Одно могу сказать точно: Андрей не похож на остальных. Он помнит свою жизнь, свои привязанности, проявляет сочувствие, милосердие. У него есть цель, мы пока не знаем какая, но он действует осмысленно и самостоятельно. Это то, что я вижу, о чем знаю наверняка.
— Значит, Андрей — это человек без ограничителя?
— Да. Но его уникальность не только в этом. Хотя и один этот факт стоит того, чтобы мальчика охраняли и лелеяли, как самую большую ценность на земле.
Верховский грустно смотрел на меня. Его глаза под очками были красными и слезились — сколько же дней он не спал?
— У меня всегда была мечта. Сколько себя помнил, всегда мечтал услышать Бога. Это у меня от бабушки, она верила в Бога, хотя и была членом партии… Странно, не правда ли? — усмехнулся он. — Я никогда не понимал, если Бог есть, то почему мы не слышим его? Почему создатель не разговаривает с нами, почему забыл нас? Потом я пришел к выводу, что канал связи искусственно забит. Человек искусственно кем-то отлучен, мы заперты здесь на земле, словно в темном маленьком чулане, за которым большой и светлый мир. И я очень хотел найти и открыть дверь.
Верховский с жадностью выпил новый стакан, принесенный официантом.
— Возможно, Андрей и сможет вытащить кого-нибудь из комы, — продолжал Верховский. — Я не знаю. Он вообще для меня загадка. И не только для меня, но и для мироздания, так как с каждым днем меняется, развивается, узнает себя, свои возможности. Даже за те дни, что я не видел Андрея, он изменился. Как писал Майринк: «Существует бесконечная лестница. Первая ступень называется гениальностью, остальные толпе неизвестны и их относят к разряду легенд».
Я не стала говорить Верховскому, что Андрей во сне связывался со мной, и лишь кивком поощрила его к дальнейшему разговору.
— Я все это рассказываю вам потому, что Андрей нуждается в защите. Если Майер и его хозяева узнают, что мальчик представляет собой на самом деле, они уничтожат его. Ибо, как мне думается, Майер со компанией прямо или косвенно ответственны за ограничитель в нашем мозгу. Ваши коллеги тоже попытаются убить Андрея. Для них он угроза, не знаю, в чем именно, но они воспринимают его именно так. С вашим начальством говорить бесполезно. «Мы не можем рисковать», — вот и весь их ответ на то, когда я просил полковника отдать Андрея мне, а не Майеру, если они найдут его. Рисковать они не могут. А у меня, может, это получилось первый и последний раз! Три операции за два дня — и никакого результата. Ни малейшего! Ничего не вышло! Я даже начинаю думать, что в случае с Андреем это вовсе не я, такой умный и умелый, справился. Может, это там наверху кому-то нужно, чтобы такой вот Андрей появился на земле!
— Что-то я раньше не замечала в вас подобного фатализма.
— Тут поверишь и в Бога, и в дьявола, — отмахнулся Верховский. — Может, провидение в лице этого мальчика сделало нам подарок, который один раз в несколько тысяч лет делают, а мы от него отмахнемся, как уже бывало. Может, он наш единственный шанс выпутаться из этого порочного круга, понять, для чего мы здесь и чего от нас ждут там.
Он умоляюще посмотрел на меня.
— Остановите их, пока не случилось непоправимое. Вы сможете.