Евангелие отца
Шрифт:
– И никакой я не Бальтазар. – Я смотрел на его улыбающуюся физиономию, в которой отражалось блаженство совершенно счастливого человека. – Что за дурацкое имя?
– Ты – Бальтазар. Я – Ахмед. Ты – не умеешь пить.
– Он растянулся на ковре и закрыл глаза.
Я оставил его в покое – пусть спит, бедный и счастливый Ахмед – человек, готовый умереть каждую минуты. Человек, который ждет смерти и надеется на ее скорый приход. Человек, который сделал все, чтобы ничего не иметь и ни к чему не привязываться, чтобы уйти незаметно, как только будет такая возможность. И, кажется, он видит эту возможность во мне. Бедный, счастливый Ахмед, я завидую тебе – осталось совсем немного. Уже одели свои нарядные платья твои девственницы, уже горит огонь в очаге, на котором твои братья приготовят тебе молодого барашка. Я обещаю тебе, что все будет так, как ты того хочешь – тебе уготована дорога героя. А названное тобой мое имя Бальтазар я оставлю себе – оно мне нравится. Пусть так меня зовут. Оно напоминает мне детство и пиратов, которые были счастливы и беспечны ровно столько сколько длился
Танжер просыпался – у всех есть дела: базар просыпался – у всех есть дела. Я шел в никуда по узкой улице досыпающего города. Все чего мне хотелось – заснуть, как Ахмед и спать, спать, спать и улыбаться во сне – он живет, когда спит. Он счастливый и очень хитрый человек. Почему он работает на меня? Ему все равно: пока плачу я – он работает на меня. Потом будет платить другой, а я не хочу увидеть Ахмеда в стане моих врагов. Но и это неправда, а вы поверили. Он такой же Ахмед, как я Бальтазар.
Я иду – пять утра. Гудит голова – очень пусто внутри…. Совсем…. И собака вот проводила меня укоризненным взглядом – у нее есть дела – скоро встанет хозяин и прошамкает босиком по сырому от влаги глиняному полу, поджимая теплые со сна ноги, к медному чайнику с чистой водой…
Скоро в его доме запахнет хлебом – у него есть жена – она еще спит. Но пока есть жена – есть кому печь хлеб. Больше жен - больше хлеба. Все просто. Больше жен – больше мальчиков, которые вырастут и будут кормить на старости лет своего отца. А говорят, Он несправедливо создал этот мир! Все справедливо: женщина должна рожать мальчиков и печь хлеб, а мы будем молиться, чтобы мир не изменился. Если случайно родятся девочки – это тоже ничего, потому что должен же кто-то рожать мальчиков? Чтобы белые люди, которые поклоняются смерти и несчастью, преклоняют колени перед страданием и болью, не желая снять Его с креста, так и остались в невежестве и темноте…
Сколько прошло дней? Этот вопрос очень повеселил бы Ахмеда. У него один отсчет: время – это расстояние между двумя кольцами, которых у него шесть. А расстояние между кольцами – это разница в возрасте жен, которых только три. Поэтому, если колец шесть, а жен три, а денег не хватает, то время – это только количество денег – не более того. Мы считаем время и его становится меньше, и деньги мы считаем, и их становится меньше – поэтому смысл жизни в увеличении денег, тогда и время начнет крутиться в обратную сторону, и жен станет шесть, как колец, и колец может стать девять…. Почему нет? Аллах будет только радоваться, глядя на Ахмеда. А меня, наверное, Аллах не замечает и это плохо, когда тебя видит только один из Богов – ты что-то теряешь от этого. Я помню – прошло три недели. И эти три недели стоили жизни не только мне. Когда смерть становится реальностью, а жизнь вымыслом, многое видится не так, как ранее. Прошло всего три недели…
…Надо выпить. Очень надо. И не воды. И я, конечно, выпью. Потому что зол на Алла-Эд-Дина, который обещал забрать меня с этой «золотой» баржи еще вчера вечером. Надоело два месяца болтаться в море даже на такой роскошной посудине, как эта. Два месяца рядом с толстым, старым, вечно потным и постоянно что-то жующим принцем.
Вы видели когда-нибудь человека весом в сто пятьдесят килограммов, в розовом шелковом пиджаке, синем галстуке, и оранжевых шелковых штанах и желтой рубашке, которая постоянно вылезает из штанов и не сходится на пузе? Уже нехорошо? А если добавим золотые украшения на толстые пальцы и шею, которая отсутствует? А я ем рядом с ним пять раз в день. Вернее, он ест и чаще всего баранину, а я, наблюдая все это, давно на диете. Именно передо мной он пять раз в день стоит коленками на восток, и именно я вижу его огромную задницу пять раз в день во время молитвы, потому что я не должен выходить из его каюты (если можно каютой назвать зал, в котором можно, не мешая друг другу, проводить одновременно съезды республиканцев и демократов, а сбоку еще и международный Конгресс партии «зеленых», если бы не шест для стриптиза посредине).
Я, конечно, весь в черном. Конечно. А в чем еще я могу быть в сорокаградусную жару в центре Средиземного моря? Черный костюм, белая рубашка, галстук и обязательно лакированные туфли. Ну, вы понимаете: как на похоронах, в начале корпоративных вечеринок и на торжественных обедах у мэром небольших городков. Слава Богу, я ношу черные очки – это ему нравится – мне тоже, потому что солнце днем на палубе светит в глаза именно мне, а не ему. Мистеру Андреасу (какой он Андреас - он стопроцентный не Андреас – он все что угодно, только не Андреас – что это еще за имя для еврея?) хочется, чтобы я был не за его спиной, а за спиной его гостей. И вот – он сидит спиной к солнцу – я стою лицом к солнцу и ни черта не вижу. Я не вижу ни его гостей, ни их очаровательные груди, ни их плоские животы, ни их практическое отсутствие трусиков, ни даже их уставшие рты – я вижу перед собой тушку, которая не заслоняет солнце, но блестит не хуже. Вчера я попытался стать чуть сбоку (вы понимаете) – он заверещал, как пустой миксер и я встал на свое место. Правда, я шел эти два шага очень медленно, потому, что камушек каратов на пять в пупке одной гостьи и два бриллиантовых колечка в розовых сосках другой, заставили меня вспомнить, как мне все это надоело. Я хочу задушить мистера Андреаса, отлепить от себя костюм (французский модельер постарался сделать так, чтобы тончайшая верблюжья шерсть моего костюма за три тысячи евро навсегда уничтожила во мне малейшие намеки на доброе отношение к достойному, в целом, животному). Я хочу перенять
Я все это понимаю – я не понимаю только одного – зачем я здесь? От кого я его охраняю? Я же ночью рядом не сижу в его будуаре, когда все самое такое и происходит. А днем его топить у гостей уже нет сил…. Что он с ними, интересно, делает? Тишина ночью на палубе стоит, как рыбки в море плещутся слышно, а гостей не слышно. Вот ведь – загадка, а вы мне про воскрешение…
Ночью на палубе тихо. Хотел бы сказать, что матросы поют, что я в легкой майке и шортах со стаканом «гибсона» в руке…. Картинка из старого мюзикла. Слава Богу, никто не поет и я в костюме, и «гибсон» невозможен – мистер Андреас учует запах маринованной луковицы за милю. Как это возможно после баранины – не спрашивайте, не знаю. А вот звезды есть, и сигарета есть, и еще три недели есть, чтобы попытаться придумать, что я буду делать, когда мне отдадут последний чек. Когда заберут костюм, который стал моей второй кожей (хотя, костюмов, кажется штук семь – я их просто меняю каждое утро), и я вернусь в Танжер к своей проблеме: что делать дальше? Что я буду делать дальше?
Я знаю только два места в мире, где мне было также нехорошо, как сейчас: в большом казенном доме на берегу Потомака и в кафе на окраине Рима, когда на жирный и липкий пластиковый стол постелили вчерашнюю «Carriere della sera», поставили трехлитровый графин с дешевым вином и тарелку маленьких маринованных осьминогов. Последствия от этого обеда были такие же, как ежедневные ноющие и липкие ощущения предательства своих граждан собственной родиной все двенадцать лет службы в «конторе».
Я не говорю, что мне не нравилось ощущения собственной избранности, причастности к практически «неприкасаемым», ощущение вседозволенности, возможности испортить чужую жизнь, придумать судьбу любому человеку и искалечить ее же. Иметь в кармане телефон и несколько номеров, по которым достаточно только позвонить и твои проблемы станут проблемами других. Мне нравилась возможность входить в любую дверь и закрывать ее перед другими, заставлять одним только видом твоего документа впадать в транс любого служителя закона, чиновника, превращая его в его же глазах в швейцара дешевого отеля, унижать любого заслуженного и известного человека, если мне казалось, что он кое в чем замешан (а кое в чем замешан любой). Мне это нравилось. Мне это нравилось в молодости, когда нет мозгов, мне это нравилось и позже, когда мозги превратились в камень, а лоб был еще цел.
Какая цена за все это? За возможность быть временно «избранным»? Это, как кредит – берешь сейчас – платишь потом. Это такая игра с простыми правилами: оттянуть срок выплаты до тех пор, пока сам «банк» не лопнет. И действия просты: если придут кредиторы – бах, а тебя нету. Они опять за тобой – бах, бах, а ты опять в другом месте. В общем, игра в прятки с собственной жизнью. Главное, чтобы эти «бах» были не в пустоту. Главное, чтобы кредиторы обязательно в кого-то попадали – тогда они временно от тебя отстают. До следующей «кормежки». Можно этой беготни с металлическим свистом избежать? Можно. Это как в балете – начинать надо с раннего детства. Простое признание самому себе, что ты идеален – и все. И чем скорее ты это себе скажешь – тем быстрее начнется твоя карьера. Надо начинать лет в десять, надо практиковаться на одноклассниках, на друзьях, провоцировать, запоминать, вести дневник и никогда не говорить то, что думаешь. Никому. Даже классному руководителю. Ему только правду про друзей, а о нем самом уже правду директору школы, а о нем уже дальше…. Правда превыше всего! Только надо выбрать какую правду, кому и о ком. И не надо ни о чем много думать – не надо терять на это время. А желательно и перестать думать вообще: до добра доводят не собственные мысли, а распоряжения начальства – это простой закон. Агент секретной службы не думает – он действует. Желательно после письменного указания, чтобы было на кого сослаться в случае появления встречной силы.
Кто думает в детстве, что будет больно и трудно жить? Кто верит, что плохое случится именно с ним? Кто, выбрав в качестве мечты путь в сотрудники специальной службы, думает о справедливости, вере и законе? Юноши верят только в то, что если есть такая работа, которая позволяет не получить сдачи в ответ на удар – такая работа стоит всех идеалов и ценностей. А правильным словам научат! Правильные слова легко запоминаются - их не так много. Главное ведь – прожить спокойно и сытно, правда? А ни то, ни другое мозгами не достичь – нужны приемы самбо и карате, крепкие мускулы, гибкое тело, быстрая речь и ничего не выражающее лицо.