Евангелие отца

Сад Герман

Чуть меньше десяти шекелей и радостный автобус с разговорчивым водителем в десять ровно отправился в путь по кольцевому маршруту вокруг Иерусалима. Правда, что-то захотелось есть, но – потерплю – запахи еды в автобус не проникают, хотя ими пропитан весь город – в автобусе пахнет потом и смесью пота с туалетной водой…. Потерплю…. Наверное…. Или не вытерплю? Вытерплю…. Какая же все-таки это гадость так смешать все на свете: вид Стены Плача, автобус без кондиционера, запах вчерашнего французского одеколона и вчерашнего же пива, выпитого сверх всякой меры на пароме. Почему это не Иран? И где религиозная полиция? Хотя, у них есть туристическая полиция: полиция по борьбе с туристами что ли? Неважно. Пиво надо было запретить еще на Кипре, впрочем, как и одеколон…. Ехать еще минут двадцать, но я уже не люблю автобус и особенно водителя с его диким английским, который напоминает индуса, говорящего на французском, но слишком долго прожившего в Биробиджане среди спившихся запорожских казаков. Хотя, кажется, это уже чересчур – так не бывает.

Что

мне может принести радость? Не думаю, что встреча с Робом…. Ему уж точно не очень понравится, что я приехал. Хотя, я – это его деньги, а они ему всегда нужны. Ну, что же. Тогда я поем. Тем более, что после шефтальи в Ларнаке я ничего не ел. Кстати, так себе шефталья была – ливанская кухня может быть только в Ливане, а в Ларнаке ливанец, который мне радостно сообщал про свежесть барашка, подозрительно был похож на армянина. Я не знаю ничего по-армянски. Кажется, этот водитель, тоже армянин…. Неужели в Армении так много евреев? Мистика какая-то. Хотя, при желании евреем может стать любой, если только не желает быть собой. С мамой же можно договориться – маме все равно: не ей же делать обрезание. Есть хочу, и автобус качает, хотя, мы двигаемся, но как всегда на Востоке, почти никуда не едем. Десять шекелей, господа, за дорогу по кругу в никуда!

Почему в корабельном ресторане вдруг решили угощать баварским колбасками, я не знаю. Баварские свиные колбаски по дороге в Израиль. Это смешно. Странный выбор шеф-повара. Может у него с прошлым что-то не то? Кто ест баварские колбаски, кроме немцев и русских? Только австрийцы и нелегалы из Мозамбика, которые едят все. Но нелегалов из Мозамбика в Израиле нет: может, в Мозамбике нет евреев? Этого не может быть - евреи есть везде, просто не все едут в Израиль. Что будет делать палестинец на задании, если наткнется на это? Страшнее чернокожего еврея только негр блондин с голубыми глазами. Взорвется раньше времени, наверное. Дурацкие колбаски …. А вот немцы как-то неохотно едут в Израиль. Почему бы это? Надо будет как-нибудь спросить какого-нибудь бюргера: «А когда вы, мой господин, последний раз были в Иерусалиме?» Печаль, которая отразится на его лице, а еще к тому же тоска, и испуг (конечно, обязательно испуг – а вдруг Вы что-то знаете, чего не знает он про своих предков) будет хорошей реакцией на шутку. Конечно, если не даст по морде – всякое бывает. Хотя, без пива не даст. Мораль: не хотите получить по морде – не угощайте друзей пивом.

Словом, я не знаю, почему на ужин были баварские колбаски и все. Зато я знаю один ресторанчик на улочке Натан-Штраус, где готовят удивительную «Иерусалимскую смесь». Готовят по всем законам кашрута: куриные пупки, сердце, куриная грудка, печеночка вместе со сладким перцем, всякими травами и пряностями долго томятся, а потом вам толстым слоем обмазывают питу хумусом и все это туда…. Какие могут быть после этого религиозные противоречия? Кто откажется от этого? Если, конечно, ты с детства ненавидишь куриц, как факт земной жизни, тогда, конечно. И ислам тут совершенно не причем: не красота спасет мир – мир спасет «Иерусалимская смесь». Еще, конечно, обязательно взять фалафель. Штучек восемь или десять. Такие шарики: чеснок, перец, соль, пряности и турецкий нут – все это обжарено в оливковом масле…. Вы меня понимаете? А вечером, конечно, фаршированную рыбу. И не просите ради всех святых никакой фаршированной щуки – не будьте потцем! Нет в Израиле фаршированных щук и все. Не слышали они об этом кошмарно-некошерном безобразии. Это только русские думают, что евреи и жиды это одно и тоже. Это разные люди, господа! И разница эта именно в том, что одни могут есть фаршированную щуку, а другие эту отвратительную, пахнущую водорослями зубастую тварь вообще в глаза не видели. Я проголодался и поэтому продолжу. Еще хацелим из баклажанов. И еще цимес: овощи в сладком апельсином соусе. И потом хоменташ с маком. Все. Или еще что-то? Нет, все. И если Роб ничего мне хорошего не скажет, в любом случае, я вкусно поем, если не лопну. Поэтому встречаться я с Робом буду поздно вечером – или вся еда превратиться в пустую трату времени и денег. Потому что после плохих новостей есть нельзя. Чтобы еда не превратилась в яд, она должна быть уже переварена и с твоими искренними извинениями за баварские колбаски из совершенно некошерной свиньи должна быть принята твоим желудком.

Но все это будет потом, когда я выберусь из этого проклятого автобуса, и когда от меня отлипнет двухсотфунтовая француженка с синими бусами, которые, кстати, красятся на ее очаровательной шее, которая только с большим усилием воли и воображения отличима от плеч. Потому что это никакие это не сапфиры, мадам. Это крашеные камушки, но – т-с-с, мы никому об этом не скажем….

Автобус приехал туда, откуда и уехал. Теперь я иду есть. Я забыл даже про колбаски и француженку с ее синей шеей. Кстати, я подумал, что про хасидов ничего говорить не буду: ни хорошего, ни плохого, ни забавного, никакого. Ничего не буду. (Обещал, но не буду – я толерантен в вопросах веры. Ну, или почти толерантен). Я шел через квартал Меа-Шеарим и чувствовал себя полным идиотом. Единственное, что нас роднило, было, отсутствие галстуков и наличие шляп. То есть, я не надел галстук вовсе не потому, что не хотел никого оскорбить (хотя до сих пор не могу найти в узле галстука напоминание о кресте, которое так мучает их) – я его просто не ношу со времени ухода

из конторы. А шляпы у нас совершенно разные и потому они тоже к делу совершенно не относятся. Тем более, что у них шляпы странные и черные, а у меня хорошая и белая. Ладно. Не важно. Пусть верят в то, что они люди, «обладающие знанием собственной сущности и что они знают, что им недостает, и беспокоятся о том, чтобы восполнить недостающее». Для меня все это слишком сложно. И я им даже немного завидую…. Мне только не нравиться, что их жены бреют головы и потому ходят в париках. Словом, для меня все это слишком сложно. Но мне не нравятся и женщины без лиц в парандже, женщины в платочках, бьющиеся в припадке лбом о пол, женщины водители и женщины прокуроры. Еще мне не нравятся женщины-танкисты и женщины, которые не знают, зачем продают хорошие лезвия для бритья. Мне нравятся женщины с прямым взглядом прищуренных глаз, не носящие нижнего белья. Боюсь, что мне также не нравятся женщины в норковых шубах. Вернее, нравятся, но на голое тело. И дело даже не в убитых норках. Хотя, женское тело, покрытое голубой шерстью…. Вообще-то, гадость. Но, я был бы не против проснуться с одной из них в небольшом уютном пансионате на берегу моря, завернутый в сухую длинную шубу из голубой норки. Но я не русский и мне так не отдыхать.

Причем здесь хасиды? Не причем. И действительно, к Шхемским воротам есть дорога намного короче. Это вообще дорога не туда – я сделал целый круг. Просто, проходя через квартал хасидов, очень удобно увидеть того любопытного, который может идти за тобой. Он точно не будет похож на хасида – для него был бы слишком сложен такой маскарад. Тем более, что в других районах, он бы бросился мне в глаза – вдруг я заверну в неприличное заведение? Ну, в «Макдоналдс», например.

В полдень я вошел через Яффские ворота в старый город и пошел через Христианский квартал в сторону Шхемских ворот. В полдень (чуть позже) я увидел Марка - Марк увидел меня, и мы оба этому совершенно не удивились. А я удивился, что он не удивился. Все-таки я предполагал, что товарищи примут меня за сюрприз. Но, товарищи не приняли. Они, в лице Марка, кивнули издалека, сделав вид, что посмотрели сначала на небо, а потом, вздохнув, себе под ноги. (Эдакий затяжной кивок). И пошли совершать святотатство. Я тоже. Что делать, если всю свою жизнь ты занимаешься тем, что неприемлемо порядочным людям? Что делать, если всю свою жизнь ты используешь то, что и в голову не придет порядочным людям? Но ведь должен же кто-нибудь создавать этот порядок, чтобы эти люди были порядочными? Это была неуместная шутка. Мы шли к Стене Плача.

Я вложил в камни Стены записку. Я не забыл в конце написать, что прошу легкой и быстрой смерти, если вдруг она будет уж так необходима Ему, и еще денег, но чтобы второе было намного раньше первого. Я постоял и отошел. Теперь была очередь Марка. Он подошел и положил свои ладони на Стену, постоял и отошел – вот именно так моя просьба к Богу не дошла. Но, кто знает, где живет Бог? Хотя, если говорить о первой моей просьбе, то это как раз Марку по силам, а вот вторая – вряд ли. В любом случае, сегодня Бог меня не услышит. Надеюсь, что Он меня и не видел – зачем мне еще и эти проблемы?

Я уже говорил, что Марк отошел от стены? Теперь была моя очередь, и это было, я думаю, со стороны очень смешно. Постоял человек, подумал – все ли он попросил у Бога? Не все – решил человек и подошел еще раз…. Ответ Марка теперь был у меня.

Я еще погулял и пошел сначала пить чай, а потом кушать. В записке был телефон Роба. Запоминать телефон смысла не было - после такого контакта номер уже не действует никогда. Поэтому я просто положил бумажку в сигаретную пачку и позвонил из первой телефонной будки.

– Роб?

Металлический голос автомата попросил оставить свое сообщение. Я назвал место, в котором буду в восемь вечера. (К тому времени я уже все съем). Конечно, это будет ресторанчик на улице Бен-Иегуда, на углу улицы Кинг Джордж. Там много людей, там всегда полно туристов, там вкусно кормят и там слишком дорого, чтобы за соседним столиком долго сидели одни и те же люди. Смена лиц успокаивает.

Когда сам назначаешь встречу меньше шансов получить сюрприз, если, конечно, сам Господь не вмешается. На этот раз Господь проявил себя совершенно неожиданно. Вот и думай потом – ту ли веру ты избрал и в том ли месте родился.

Гл. 14

Жаркое солнце. Пустое солнце. Не проходит ни дня, чтобы не возникала жажда дождя – но его не будет до ноября. Это был плохой год. Мало дождей. Йохам Бершай сидел на крыльце своего старого дома и медленно ковырял в песке длинным прутиком. Муравей был упорнее, муравей знал, что ему обязательно надо преодолеть странное препятствие, которое оказалось на его пути. Он делал несколько быстрых шагов вперед, но вдруг какая-то неведомая сила отбрасывала его назад. Он опять собирался с силами, и опять делал бросок, и опять его отбрасывало назад…. Так длилось уже довольно долго: что скажет он дома? Как объяснит, что не смог добраться до цели? Все братья принесут добычу (в этом он не сомневался) и только он придет пустым? Это невозможно – ему грозит изгнание. Он не мог себе этого позволить…. Еще, конечно, невеста…. Что он скажет ее родителям? Что он – слабак? Что он не сможет прокормить их внуков? Нет. Нельзя. Надо дойти. Надо найти силы. Он от рождения был как все и никогда не проявлял больших способностей, но родители верили в него, и он старался быть их достойным.