Евангелие рукотворных богов
Шрифт:
Чем станет мир без торговли? Не думайте, что караваны везут товар просто в алчной надежде потуже набить мошну владельцев. Караваны несут свежий воздух, с их приходом в сердцах людей оживает надежда – они перестают чувствовать себя оторванными от всего мира, потому что теперь их с другими удаленными и разрозненными поселениями-бусинами связывает в ожерелье Жизни тончайшая нить – караванная тропа. Конечно, купцов уважают. Естественно, купцы извлекают прибыль, но посудите – их работа во сто крат опаснее и сложнее, чем труд земледельца. Сейчас караваны не те, что раньше, караван теперь в первую очередь слаженная боевая единица, караванщики – братья по оружию, преисполненные ответственности за судьбы тех, к кому ведет их тропа. Разумеется, купцы богаты и могут позволить себе многое, чтобы снять скопившееся напряжения. Купец, владелец одного
Ей было абсолютно все равно, совсем немного оставалось до Встречи, и каждая клеточка измученного тела ощущала приближение этого события.
Верно говорят – многие из новшеств являются не чем иным, как давно забытыми либо просто претерпевшими изменения явлениями. «Старая сказка на новый лад», – прокомментировал Сивый рассказ своего соседа Кулака о бытующих в среде караванщиков верованиях. Вечер у костра между вытащенными на берег лодками, когда весело потрескивают поленья, выбрасывая в небо фонтаны светлячков-искр, обжигающим жаром дышат угли, подернутые белым пеплом и мерцающие красно-оранжевыми сполохами, – что может быть приятнее и умиротвореннее после продолжительного шумного веселья-торжища? Семь дней пролетели единой чередой встреч, сделок, братания и гуляний. Новые знакомства, необычные события, невероятные рассказы: ярмарка привнесла в скупую на разнообразие обыденность массу впечатлений, и поселенцы делились ими друг с другом, восполняя и дополняя полученную информацию. Назад возвращались, собравшись несколькими родами, ночуя на суше – летом в лесу было относительно спокойно, и засиживаясь, по сложившейся за неделю привычке, допоздна.
– Вспомни, как прежде: храмы, золото, обряды… сейчас упростили все, предание сделали, – рассуждал Сивый, – а суть такая же.
– А вдруг он и правда – ходит? – возражал Кулак, квадратного вида мужик с лопатообразной бородой.
– Кто его видел?
– Понимаешь, торговцы как толкуют: гонимый и отверженный, он страдает, скитается и не осознает до поры предначертанного ему.
– А когда осознает?
– Повернет мир к возрождению либо к гибели окончательной.
– В сказку хочешь поверить, дескать, он придет за тебя и все сделает?
– Да пойми ты, это не религия, это как, ну, пророчество. Многие говорят. Ты в церковь раньше ходил?
– Ходил и детей водил.
– Про второе пришествие слышал?
Со вторым пришествием тесно связывали наступление конца света последователи нескольких древних культов. Смерть и разрушения следовали по стопам вернувшегося бога, страшными муками грешникам грозили в своих процветающих приходах неистовые пастыри.
– Ну, завернул! Второе пришествие! Может, он еще и мертвых поднимет?
– Ни во что ты, Сивый, не веришь и верить не хочешь. Как ты живешь, о чем перед сном думаешь, на что надеешься?
– А во что верить? В драконов? В тех, кто войну развязал? В Бога? Прокляты мы все! Я в себя верю, уберегу, сохраню род – будем выкарабкиваться. А так – никому мы на фиг не нужны! Ты говоришь – спаситель ходит… Тебе с того что? Ну и пусть себе, драконы вон тоже летают, а толку? Может, и придет пора, спалят нас уже до конца или за руку в светлое будущее поведут. Легенды, пророчества… выживать надо, про другое голова болит.
– Кочевники рассказывают: тот, кто его повстречает, кто ему руку подаст, – станет соратником и вместе с ним будет вершить судьбы мира.
– Тебе, Кулак, видно, миром поуправлять не терпится, хутора своего мало, – беззлобно ухмыльнулся Сивый и хлопнул собеседника по плечу.
Кулак наклонился к костру, подобрал вывалившуюся ветку, пошевелил ею в углях и раскурил от занявшегося конца короткую самодельную трубку. Табак. Лишь возвращаясь с богатой ярмарки, можно было позволить себе такую роскошь. Глубоко затянулся – по телу пробежала волна тепла и успокоения.
– Ага, я бы ужо их всех репу садить поучил.
– Пускай Полк учит, он у нас башковитый.
– И ему не веришь?
– Ему… я его понимаю. Он княжить хочет, как встарь. В городе осел, округу подминать начинает, горы золотые обещал, только не выйдет ничего.
– Почему? Многие к нему пришли.
– Ну, навел он порядок на ярмарке, город, согласен, от всяких бед оборонить его дружинникам по силам. Только поселки наши по всей Куте разбросаны – сотни верст, а он и дальше, за Устье, вниз по Елене замахнулся. Непосильную ношу на себя берет. Пусть пока под боком разберется, а там посмотрим.
– Посмотрим, – кивнул Кулак, – тут я с тобой согласен. Напастей еще тех не видели, от которых он беречь рвется.
– То-то и оно.
Лес тихо шумит, шелестит листвой. Будто и не было Войны, будто не осталось за спиной почти уже двух десятков лет растерянности, испуганного недоумения и отчаянного желания выжить. Спокойные, мирные звуки природы. Словно не рыщут в глубине странные, невиданные ранее создания – огромных размеров волки с почти человеческими глазами. Едва ощутимое дуновение ветра, шевелящего прибрежный камыш и несущего радостную свежесть приближающегося утра. Запах наступающей весны в месяц, считавшийся до войны первым месяцем лета. Люди сидят у костра, курят, беседуют – картинка из потерянного прошлого, артель рыбаков на привале. Нет вчера и нет завтра, есть только сейчас – расслабленно текущая действительность, словно вырванная из уже уничтоженной, кажущейся чужой реальности. Люди отдыхают. Люди научились наслаждаться каждым мгновеньем. Они познали вкус родниковой воды и куска черствого хлеба. Теперь они знают цену прожитого дня. Да, они многому научились за этот короткий, в половину поколения, промежуток времени, но и многое забыли. Например, они уже не умеют удивляться – их уже не встревожит парящий в небе дракон; они остались бы равнодушными, узнав, что солнечные горячие пляжи далеких вожделенных стран теперь скованы льдом; они спокойно принимают даже то, что смертельно израненный человек без квалифицированной помощи через месяц сам становится на ноги.
– Хорошо как, – вздохнул Кулак, – давно так тихо не было. А? Может, и наладится? Кута, смотри – чистая, как встарь.
Свежи были воспоминания – воды реки, несущие свернувшиеся сывороткой грязно-серые хлопья пепельной пены. В первые годы грязь ползла по течению сплошным комковатым ковром, позже, как правило, после таяния снега или дождей, в мутноватой воде вновь появлялась странная взвесь.
– Очищается помаленьку.
– А я вот боюсь. Порой смотришь на лес – вроде все как прежде и в то же время немного не так. Как будто меняется незаметно. Ты птиц когда в последний раз видел? И зверьё в лесу иной раз такое встретишь… Про волколаков и не говорю.
– Да, сосед, тебя послушать – хоть в петлю. Пойдем спать, молодые пусть службу бдят.
Старики поднимаются, подбирают с чурок, на которых сидели, теплые мохнатые шубы и расходятся по стоянкам. Старики… сколько им было, когда началась война? Двадцать пять-тридцать лет, не больше. А посмотреть сейчас – выглядят на все семьдесят. И то правда, год после войны один за два разменивается, и то лишь тем, кто выжил.
Назад вверх по течению возвращаться не в пример тяжелее, приходится постоянно работать веслами, часто останавливаться на привалы, однако правду люди говорят – путь домой из гостей в два раза короче кажется. Пять дней плавания – и за поворотом реки вырастают очертания родного хутора – ладный смоленый частокол из разобранных изб старого поселка, смотровая вышка с деревянными щитами, обшитыми дубленой кожей, в прошлом году подправленные сходни-пристань. Из-за ограды колоннами, подпирающими свинцовое небо, поднимаются вверх полосы дыма. Отлегает от сердца – в селении все в порядке, уберегли боги от непрошеных гостей, живы оставшиеся родичи. А Ванко соскучился еще и по новому жителю хутора. Ведь разобраться – своими руками выхаживал, как котенка с пальца кормил. Спасенного незнакомца иначе, как Ванковым крестником, и не называл никто. Пока сам не узнаешь – не поймешь радости, когда безнадежно больной, вот уже четыре недели говоривший разве только с духами, вдруг осмысленно смотрит в твое лицо и с трудом, но отчетливо произносит: