Эволюция духовности
Шрифт:
Узнав от больного, что тот предпочитает лечиться по книгам, врач Маркус Герц предостерег его:
— Вы рискуете умереть от опечатки.
Композитор Глюк однажды нечаянно разбил стекло витрины магазина. Хозяин предъявил ему счет на полтора франка. Глюк подал ему экю (три франка), но у хозяина магазина не оказалось сдачи и он заспешил разменять монету по соседству.
— Не утруждай себя, любезнейший, — остановил его композитор и, разбив стекло второй витрины, удалился.
На симпозиуме в Чикаго доктор Давид Гамбург заявил:
— Для науки представляет загадку не все увеличивающееся количество психически больных, а то, что некоторые еще умудряются сохранять здоровый рассудок.
Немецкий химик К. Клаусс, известный своим открытием рутения, частенько повторял при демонстрации опытов студентам Казанского университета, неимоверно коверкая русский язык:
— Взрыв, хотя и редко бывает, да часто случается.
Конан Дойл однажды послал нескольким знакомым аристократам, имена которых первыми пришли ему в голову, телеграммы одинакового содержания: «Все раскрыто! Немедленно беги». Каково же было его удивление, когда все его адресаты спешно покинули пределы страны.
Герои отечественной войны Милорадович и Уваров не упускали случая блеснуть знанием французского, хотя язык коверкали неимоверно. Однажды во время торжественного обеда в присутствии Александра I бравые офицеры затеяли горячий спор. Император поинтересовался о предмете спора у графа де Ланжерона, сидевшего рядом с офицерами.
— Я их не понимаю, государь, ведь они говорят по-французски, — развел руками парижанин.
Прослушав произведение начинающего композитора, Ференц Лист сказал:
— В вашем произведении много нового и хорошего. Вот только жаль, что хорошее в нем не ново, а новое не хорошо.
Молодой князь Иван Куракин, кичившийся своим знатным происхождением, с надменным тоном обратился к Ломоносову:
— Я — Рюрикович. А вот ты, Михайло, сын Василия, что можешь сказать о древности своего рода?
— Увы, ничего. Все записи нашего рода пропали во время великого потопа, — смиренно ответил ученый.
Дворцовый священник, заканчивая проповедь, произнес:
— Мы все умрем, братья.
Заметив входящего Людовика XIV, уточнил:
— Мы почти все умрем, братья.
Людовика XIV, после окончания весьма продолжительной аудиенции, которую он дал изобретателю г-ну Гийотену, спросили о причинах столь продолжительной аудиенции:
— От изобретения этого господина можно потерять голову, — объяснил король.
До Массне дошел слух, что композитор Рейсе, которого Массне в своих отзывах превозносил, взаимностью ему не платил.
— Ни один из нас не говорит то, что думает, — резюмировал Массне.
Участвуя в дискуссии о том, кто более повлиял на ход истории: Цезарь или Наполеон, Андре Моруа заявил:
— С тех пор, как существует цивилизация, никто так не изменил ход истории, как историки.
Осаждаемый кредиторами, умирающий Нарышкин произнес:
— Первый раз я отдаю долг … природе.
Когда Наполеон принимал парад в Тюильри, у него ветром сдуло шляпу. Расторопный солдат поддел ее штыком и протянул императору.
— Благодарю, капитан! — расщедрился Наполеон.
— Какого полка? — не растерялся бравый воин.
— Гвардии, — усмехнулся император.
Александр Македонский решил одарить Фокиона, слывшего самым честным и бескорыстным человеком, 100 талантами. Фокион вернул этот щедрый дар со словами:
— Для меня важнее быть, чем слыть честным и бескорыстным.
Однажды Черчилль, державший речь в парламенте, был прерван возгласом Кэнси Астор — первой женщины, избранной от лейбористов в Британский парламент и о внешности которой нельзя было сказать ничего лестного:
— Если бы я была вашей женой, то подлила бы вам в утренний кофе яд!
— Если бы я был вашим мужем, то выпил бы этот кофе, — парировал оратор.
На похвальбу миллионерши о том, что ее музыкальное образование обошлось ее родителям в полмиллиона, Бернард Шоу заметил:
— Просто удивительно, как мало человек получает за свои деньги.
На вопрос: «В чем заключается правда жизни?» Бернард Шоу ответил:
— В том, что часто приходится лгать.
Древняя эпитафия:
Здесь лежу я, никиец Филистион, умеривший смехом заслуживающую горьких слез людскую жизнь. Я — грустные останки жизненной комедии каждого. Не раз случалось мне играть роль умершего, но никогда так мастерски.
Сравнивая Гомера и Вергилия, Дасье подытожил:
— Гомер прекраснее Вергилия тысячью годами.
Появившийся у Вольтера господин отрекомендовался членом Шалонской академии.
— А вы знаете, — продолжил посетитель, — что Шалонская академия — дочь Парижской академии?
— О, да! И притом примернейшая дочь, потому что еще не подавала повода, чтобы о ней заговорили, — ответил Вольтер.
Недоброжелатели Вольтера распространили слух, о том, что трагедия «Альзира» написана не им. Один из почитателей Вольтера отреагировал на это так:
— Я очень желал бы, чтобы так оно и было на самом деле. Тогда у нас было бы одним великим поэтом больше.
Афинского стратига Ификрата спросили:
— Кто ты: конник, латник, лучник?