Эволюция всего
Шрифт:
Кроме того, исследуя историю развития языков, Пейджел обнаружил, что новый язык, отделившийся от ранее существовавшего, поначалу изменяется очень быстро. То же самое, по-видимому, справедливо и для видообразования. Географически изолированная популяция сначала эволюционирует очень быстро, так что кажется, что эволюция за счет естественного отбора происходит скачкообразно; это явление называют периодически нарушаемым равновесием. Таким образом, между эволюцией языка и эволюцией видов организмов прослеживаются очень точные параллели.
Примерно 200 тыс. лет назад в какой-то части Африки началось изменение человеческой культуры. Мы знаем об этом на основании результатов археологических изысканий, которые однозначно указывают на величайшую трансформацию вида, получившую название «человеческой революции». На протяжении
Что подстегнуло «человеческую революцию» в Африке? Ответить на данный вопрос трудно из-за очень медленного развития этого процесса в самом начале. Исходный толчок мог быть весьма незначительным. Первые признаки изменения орудий труда в различных частях Восточной Африки относятся к периоду около 300 тыс. лет назад, то есть по современным стандартам изменения происходили невероятно медленно. Именно в этом и заключается ключ к разгадке. Решающий фактор – не культура в целом (многие животные обладают культурой – традициями, передаваемыми следующему поколению путем обучения), а кумулятивная культура – способность получать новые знания, не теряя старых. В этом смысле «человеческая революция» была вовсе не революцией, а очень-очень медленным кумулятивным изменением, постепенно приведшим к современному бесконечному и безграничному развитию инноваций.
Это был процесс культурной эволюции. Я думаю, изменения стали происходить благодаря обмену и специализации: чем шире обмен, тем ценнее специализация, и наоборот; это и является стимулом для инноваций. Большинство людей считают, что обмен стал возможен благодаря развитию речи. Опять-таки, язык выстраивает сам себя: чем больше вы можете сказать, тем больше тем для разговора. Однако генетики полагают, что неандертальцы пережили языковую революцию на сотни тысяч лет раньше (эти выводы основаны на наличии в человеческих популяциях определенных версий генов, связанных с речью). Так что, если стимулом изменений была речь, почему изменения не начались раньше и почему не коснулись неандертальцев? Кто-то полагает, что эти первые люди «с современным поведением» отличались познавательными способностями, скажем, умением планировать или сознательно имитировать других. Но что же стало стимулом развития речи, обмена или планирования?
Почти все отвечают на этот вопрос в рамках биологии: речь идет о мутации какого-то гена, влияющего на некий аспект структуры мозга. Это позволило нашим предкам получить новые навыки, что, в свою очередь, привело к созданию кумулятивной культуры. Например, антрополог Ричард Клайн говорит об изменении единственного гена, которое «ускорило развитие способности современного человека адаптироваться к удивительно широкому спектру природных и социальных условий». Другие говорят об изменении размера и структуры нервных сетей и физиологии человеческого мозга, что позволило использовать речь и орудия труда для развития науки и искусства. Третьи предполагают, что культурный взрыв был вызван несколькими мутациями, изменившими структуру или характер экспрессии генов, регулирующих развитие. Эволюционный генетик Сванте Паабо пишет: «Если есть генетическое основание для этого культурного и технологического взрыва, а я считаю, что оно есть…»
Я не уверен в существовании генетического основания. Скорее, я думаю, все видят проблему в перевернутом виде – запрягают телегу впереди лошади. Мне кажется неправильным полагать, что способность к сложному мышлению позволила человеку осуществить кумулятивную культурную эволюцию. Все наоборот. Это культурная эволюция способствовала изменениям мышления, оставившим след в наших генах. Изменения в генах – следствие культурных изменений. Вспомните, что я говорил о способности взрослых людей переваривать молоко, которой не обладают другие млекопитающие, но которая распространилась среди жителей Европы и Восточной Африки. Генетические изменения были результатом культурных изменений. Это произошло примерно 5000–8000 лет назад. Мы с генетиком Саймоном Фишером считаем, что то же самое справедливо и для других проявлений человеческой культуры, относящихся и к гораздо более раннему периоду. Генетические мутации, способствовавшие развитию речи (которые свидетельствуют о строгом отборе соответствующих признаков за несколько сотен тысяч лет и их быстром распространении в популяции), скорее всего, были не теми триггерами, которые заставили нас говорить, а генетическим результатом развития речи. Свободное владение языком является преимуществом только для говорящих животных. Поэтому совершенно бесполезно искать биологические триггеры «человеческой революции» в Африке 200 тыс. лет назад, поскольку мы обнаружим только биологическую реакцию на развитие культуры. Вполне вероятно, что случайное приобретение навыка каким-то племенем в результате каких-то обстоятельств способствовало отбору генов, благодаря которым представители этого племени смогли лучше говорить, обмениваться информацией, планировать и изобретать. Человеческие гены скорее являются рабами культуры, чем ее хозяевами.
Музыка тоже эволюционирует. Она в удивительной степени изменяется по собственным законам, а музыканты только поддерживают эти изменения. Из барочной музыки вырастает классическая, из нее романтическая, потом регтайм, затем джаз, блюз, рок и поп. Ни один стиль не возник бы, если бы не было предыдущих. На этом пути происходит и смешение стилей: традиционная музыка Африки скрещивается с блюзом, в результате чего возникает джаз. Изменяются инструменты, но во многом это результат усвоения модификаций на основе старого опыта, а не изобретение новых инструментов. Фортепьяно произошло от клавесина, который, в свою очередь, имеет тех же предков, что и арфа. Тромбон – дитя трубы и родственник рожка. Скрипка и виолончель – модификации лютни. Моцарт не создал бы того, что он создал, если бы не было Баха и его современников, а Бетховен не написал бы своей великой музыки, если бы не было Моцарта. Конечно, определенную роль играет технологический прогресс, но не менее важны идеи: открытие октавы Пифагором было решающим моментом в истории музыки. То же можно сказать и о синкопах. Изобретение электрогитары с усилителем звука позволило небольшим музыкальным коллективам сравниться с оркестрами. Вывод заключается в том, что постепенный прогресс в музыке неизбежен. Он не останавливается с приходом каждого следующего поколения музыкантов.
Одно из свойств эволюции заключается в том, что она происходит через изменения, имеющие осмысленный рисунок при ретроспективном обозрении, но безо всякого намека на исходный замысел. Рассмотрим, к примеру, человеческие парные отношения. Возникновение, падение, восстановление и очередное падение института брака за несколько последних тысячелетий ярко демонстрируют это свойство эволюции. Я говорю не об эволюции инстинкта спаривания, а об истории брачных традиций.
Инстинкт по-прежнему с нами. Человеческие сексуальные отношения являются отражением все тех же генетических законов, которые возникли в африканских саваннах миллионы лет назад. Если судить по весьма незначительным различиям между мужчинами и женщинами в размере тела и силе, мы не созданы для полигамных отношений, как гориллы, у которых гигантские самцы дерутся за право единоличного обладания всем гаремом самок и после победы убивают детенышей своих предшественников. С другой стороны, учитывая скромный размер человеческих семенников, мы не созданы и для общественных сексуальных отношений, как шимпанзе или бонобо. Неразборчивые в сексуальных связях самки этих обезьян (это поведение, возможно, является инстинктивной защитой от убийства детенышей) обеспечивают конкуренцию на уровне сперматозоидов, а не на уровне самцов. Мы не похожи ни на тех, ни на других. Изучение общества охотников и собирателей, начавшееся в 1920-х гг., показало, что его представители были в основном моногамными. Мужчины и женщины образуют устойчивую пару, и, если один из партнеров ищет сексуального разнообразия, он обычно делает это втайне от второй половины. Такие моногамные отношения, при которых отцы принимают непосредственное участие в выращивании потомства, скорее всего, были наиболее характерными для человека на протяжении последних миллионов лет. Такие отношения необычны для млекопитающих и гораздо шире распространены у птиц.
Конец ознакомительного фрагмента.