Эволюция
Шрифт:
— Галла, я же тебе говорил, что мальчик проницателен.
Аталарих покачал головой.
— Он откажется. Гонорий — не от мира сего. Он интересуется своими старыми костями, а не властью.
Теодорих вздохнул.
— Но кандидатов слишком мало, Аталарих. Прости меня, госпожа, но слишком многие из римской знати показали себя дураками — высокомерными, жадными и властолюбивыми.
— И мой муж среди них, — ровным голосом ответила Галла. — Сказав правду, ты не нарушил никаких правил, мой господин.
Теодорих сказал:
— Лишь Гонорий вызывает истинное
Галла подалась вперёд.
— Понимаю твои предчувствия, Аталарих. Но ты всё же попробуешь?
Аталарих пожал плечами.
— Я попробую, но…
Рука Галлы протянулась вперёд и схватилась за его руку.
— Пока жив Гонорий, он единственный кандидат на этот пост: никто другой не сможет играть эту роль. Пока он жив. Я полагаю, что ты очень сильно постараешься убедить его, Аталарих.
Внезапно Аталарих увидел в ней силу: силу древней империи, силу рассерженной, угрожающей матери. Он высвободился из её хватки, встревоженный её напором.
Гонорий готовился к последнему отрезку эпического путешествия, которое он впервые задумал, встретив скифа на краю пустынь Востока.
Партия путешественников сформировалась. Её ядро составляли Гонорий, Аталарих, Папак и скиф, как и было раньше. Но сейчас с ними путешествовала часть ополчения Теодориха — вдали от городов страна была далеко не безопасной — и вдобавок немного более любознательных молодых готов, и даже некоторые члены старинных римских родов.
И вот они отправились в путешествие на запад.
И так получилось, что они заново проделывали путь, по которому двигалась партия охотников Руда примерно за тридцать тысяч лет до них. Но лёд уже давно отступил к своим северным форпостам — по правде, настолько давно, что люди уже забыли, что он был здесь. Руд не узнал бы эту богатую землю с умеренным климатом. И он был бы удивлён большой плотностью поселения людей, которые живут здесь сейчас — так же, как был бы изумлён Аталарих, доведись ему взглянуть на стада мамонтов Руда, величественно движущиеся по земле, где не было людей.
Наконец, земля закончилась. Они прибыли на меловой утёс. Разрушенный временем утёс был обращён в сторону беспокойной Атлантики. Травянистое плато на его вершине было выдуто ветром и бесплодно, лишь короткая трава была усеяна кроличьим помётом.
Пока носильщики выгружали вещи путешественников с повозок, скиф в одиночку подошёл к краю утёса. Ветер трепал его странные белокурые волосы и хлестал ими по его лбу. Аталарих подумал, что зрелище было великолепным. Здесь человек, который видел великий песчаный океан Востока, теперь попал на западный край мира. Он беззвучно аплодировал прозорливости Гонория: как бы ни отнёсся скиф к загадочным костям Гонория, старик уже устроил ему замечательные мгновения.
Хотя члены группы утомились после долгой поездки из Бурдигалы, Гонорию не терпелось устроить прогулку. Он разрешил
Пока они шли рядом, Аталарих вновь попробовал поговорить с Гонорием о предложении ему епископства.
Это не было лишено смысла. Когда старая гражданская администрация империи распалась, церковь, выдержавшая эти перемены, доказала свою силу, а её епископы приобрели общественное положение и власть. Очень часто эти церковники были выходцами из числа землевладельческой аристократии империи, которые обладали учёностью, административным опытом, полученным в ходе управления своими крупными поместьями, и традицией местного лидерства: их теологические воззрения могли быть шаткими, но это было не так важно, как дальновидность и практический опыт. В неспокойные времена эти мирские церковники доказали свою способность защищать уязвимое римское население, призывая его на защиту городов, управляя обороной, и даже возглавляя людей, идущих в бой.
Но, как и ожидал Аталарих, Гонорий категорически отказался от предложения.
— Церковь должна поглотить нас всех? — негодовал он. — Её тень должна затмить всё остальное в этом мире — всё, что мы создавали более тысячи лет?
Аталарих вздохнул. Он мало что представлял из того, о чём говорил старик, но единственным способом разговаривать с Гонорием было говорить на понятном ему языке.
— Гонорий, пожалуйста, ведь это не имеет никакого отношения ни к истории, ни даже к теологии. Речь идёт лишь о временном принятии власти. И о гражданском долге.
— Гражданский долг? Что это значит? — он выудил из мешка свой череп, древний человеческий череп, который дал ему скиф, и сердито размахивал им. — Вот существо: наполовину человек и наполовину животное. И всё же он явственно похож на нас. А мы тогда кто? Животные на четверть, на одну десятую? Два века назад грек Гален указал, что человек — это не больше и не меньше, чем просто разновидность обезьяны. Мы, вообще, когда-нибудь выйдем из тени животного? Что бы означал гражданский долг для обезьяны, если не дурацкое представление?
Аталарих нерешительно коснулся руки старика.
— Но даже если это правда, даже если нами управляет наследие животного прошлого, тогда нам стоит вести себя таким образом, будто это не так.
Гонорий горько улыбнулся.
— А так ли это? Ведь всё, что мы строим, уходит, Аталарих. Мы это видим. За время моей жизни тысячелетняя империя разрушилась быстрее, чем известковый раствор в стенах зданий её столицы. Если уходит всё, кроме нашей собственной жестокой природы, то на что нам надеяться? Даже вера увядает, словно виноград, оставленный на лозе.