Эволюция
Шрифт:
Это было похоже на украшение, но им не являлось. Стекло и блестящие камни были предназначены для защиты. Даже теперь хищники, охотящиеся на этих послелюдей, удерживались на расстоянии остатками зданий, блестящими камнями и сверкающим стеклом, будучи во власти глубоко укоренившихся инстинктов, которые развились во времена существования самых опасных убийц, когда-либо бродивших по Земле. Поэтому народ, к которому принадлежала Память, просто собезьянничал постройки своих предков, будучи даже не в состоянии представить себе, чему именно они подражали.
Конечно же, когда-то деревья были владениями приматов, где они могли бродить, почти не опасаясь
Когда Память промедлила, на неё зашипел молодой самец. У него был причудливый белый участок шерсти на задней части тела, почти как у кролика. Она знала, о чём он думал: он подозревал, что она могла претендовать на участок коры, где он искал корм вместе с матерью и братьями. Ум у её людей был далеко не таким, как у их предков, но Память всё ещё умела догадываться об убеждениях и намерениях других особей.
Но сегодня отряд Белой Заплатки был слабее, чем прежде. С последнего раза, когда Память их видела, их старший сын пропал. Он мог уйти, чтобы отыскать какую-то другую колонию, организованную где-то в зелёных глубинах леса. Или, конечно же, он мог погибнуть. Сами члены семьи всем своим видом показывали, что они ещё беспокоились об отсутствии пропавшего сородича: они постоянно оглядывались через плечо, хотя поблизости никого не было, и оставляли место для крупного самца, который так и не пришёл. Но вскоре их воспоминания залечат душевную рану, и брат исчезнет в тумане прошлого, о котором никто не вспоминает; он будет забыт — так же, как все дети людские с того момента, когда была установлена последняя надгробная плита.
Сама же Память так никогда бы и не узнала, что случилось с другим сыном. Сейчас был не век информации. Больше никто никому ничего никогда не говорил. Всем, что она знала наверняка, было то, что она видела собственными глазами.
Тем не менее, перед Памятью открывалась прекрасная возможность. Она могла бы с успехом побороться с этой ослабленной группой за место на их дереве. Но плохой сон заставил её чувствовать себя раздражённой и тревожной. Такое настроение мучало её со времени потери её собственного ребёнка. Смерть ребёнка случилась больше года назад, но боль была настолько острой, настолько ярко отпечаталась в её похожем на калейдоскоп бесструктурном сознании, что всё было как будто вчера. Как и весь её вид, Память была существом, действующим не путём целенаправленного планирования, а повинуясь импульсу. И сегодня импульс диктовал ей не ввязываться в драку с этим сварливым народом за привилегию обладания местом на их обсиженной ветке ради того, чтобы обдирать с неё куски коры в поисках личинок жуков.
Она развернулась и полезла сквозь ярусы переплетённых ветвей деревьев.
Раскачиваясь, карабкаясь и перескакивая с ветки на ветку, она стала чувствовать себя гораздо лучше. Онемение быстро покидало её мускулы, и она, наконец, проснулась полностью. Она даже ненадолго забыла о потере своего ребёнка. Она была ещё молода; её вид часто жил больше двадцати пяти, и даже тридцати лет. Прошло уже очень много времени с тех пор, как её далёкий предок, озадаченный, выбрался из канализации, двигаясь навстречу зеленеющему дневному свету; её тело было отлично приспособлено к её образу жизни — за исключением самых дальних закоулков её ума.
Поэтому, вихрем мчась сквозь кроны деревьев, она ощущала своего рода радость. Почему бы и нет? Многое было утрачено, но это не имело никакого значения
Тропический лес, в котором жила Память, был частью величественного пояса, обернувшегося вокруг талии планеты — пояса, который нарушали лишь океаны и горы. Леса были пышными, хотя после прекращения людьми хищнических лесозаготовок потребовались тысячи лет, чтобы вернуться к чему-то, отдалённо напоминающему их прежнее богатство.
Во вновь возродившемся мире, который зарос лесом, для потомков человечества оставалось мало места. И потому предки Памяти покинули землю и вновь вернулись в зелёное чрево полога леса. Приматы здесь уже были: это были мелкие обезьяны, предки которых спаслись от голодающих людей в последние дни мира, выжившие после великого вымирания. Вначале послелюди были более неуклюжими по сравнению с обезьянами. Но они ещё оставались сравнительно умными, и их положение было безнадёжным. Вскоре они поставили точку в процессе вымирания, инициированном их предками.
После этого они начали расселяться. Но сила, которая оказывала на них давление, и которая согнала их с земли, продолжила преследовать их.
Память ничего не знала об этом. Тем не менее, она несла в самой себе молекулярную память, непрерывную линию генетического наследования, которая тянулась в глубины времени к исчезнувшему народу, прорубившему громадное шоссе среди скал, и ещё дальше от него, в ещё более отдалённые времена, когда существа, мало чем отличающиеся от Памяти, карабкались по деревьях, мало чем отличающимся от этих.
Она остановилась на ветке, увешанной сочными красными фруктами. Она присела на ветке и стала быстро кормиться, очищая плоды, высасывая их мягкое содержимое и позволяя пустой кожуре лететь во мрак внизу. Но, пока она ела, она прижималась спиной к стволу, настороженный взгляд испуганно метался по теням, а её движения были быстрыми и скрытными.
Несмотря на свою настороженность, она вздрогнула от неожиданности, когда первый кусок кожуры плода попал ей прямо в затылок.
Прижавшись к стволу, она огляделась. Теперь она увидела, что ветки над ней были увешаны чем-то, напоминающим плоды: чем-то толстым, тёмным и свисающим вниз. Но у этих «плодов» выросли руки и ноги, головы и блестящие глаза, и ещё ловкие ладони, которые швыряли кожуру, куски коры и прутьев вниз, в неё. Вероятно, они лежали в засаде, когда она подошла слишком близко, а затем так же тихо подобрались к ней. Они швырнули даже кусок тёплых испражнений.
А потом началась болтовня. Вопли и бессмысленная трескотня звенели у неё в голове, дезориентировали её — что и требовалось. Она съёжилась, сидя в развилке ветки и зажав уши ладонями.
Болтливый Народ был дальними родственниками Памяти. Когда-то они тоже были людьми. Но Болтуны жили иначе. Они были коллективными охотниками. Они все, от едва отнятого от груди молодняка до самых старых, действовали, подчиняясь холодной, инстинктивной дисциплине, убивая какую-либо добычу, или сражаясь с каким-то хищником. Стратегия работала успешно: Память уже не раз видела, как её сородичи отступали перед лицом этой армии с вершин деревьев.