Эволюция
Шрифт:
В начале двадцать первого века Эрос стал целью для первого космического зонда, который должен был стать искусственным спутником астероида. Зонд назывался NEAR (Near Earth Asteroid Rendezvous). В конце миссии зонд должен был мягко сесть на древний грунт астероида. Те первые астрономы дали своему астероиду романтичное название — имя древнегреческого бога любви. Ходило много разговоров о том, как зонд NEAR «поцеловал» объект своего назначения, и пресса вполне предсказуемо смаковала этот момент из-за того, что контакт произошел совсем незадолго до дня Святого Валентина.
Но при этих обстоятельствах название астероида не могло быть ещё более неподходящим.
Долгое
Но Марс исчез.
И на протяжении очень долгого времени, в ответ на лёгкое воздействие гравитационных полей планет, на вращение Солнца, а также на собственную сложную внутреннюю динамическую нестабильность астероида, форма его орбиты эволюционировала. Спустя миллион лет после упадка человечества Эрос подошёл близко к Земле — очень близко, достаточно, чтобы быть видимым невооружённым глазом, если бы нашёлся кто-нибудь, кто захотел бы посмотреть.
Примерно через двадцать девять миллионов лет он приближался ещё сильнее.
Сидя на своей акации, Память чесалась. Она скребла свою шерсть, охотясь на клещей и клопов, которые так любят упиваться твоей кровью, или откладывать свои раздражающие яйца тебе под кожу. Но были такие места, до которых она не могла дотянуться, например, поясница, и вполне естественно, что ползучие твари собирались именно там.
Это было болезненное напоминание о том, насколько она была одинокой. Когда пришёл в упадок язык, привычка обыскивания вернулась, чтобы выполнять свою старинную функцию — быть объединяющей силой в обществе. (Во всяком случае, она никогда не исчезала насовсем.) Но Память никто не обыскивал с того момента, как она сидела в гнезде своей матери, прижавшись к ней — ещё до того, как она в последний раз отправлялась спать.
Мучимая жарой, зудом, голодом, жаждой и одиночеством, Память сидела в своих зарослях акации и ждала, пока солнце ещё раз поднимется высоко в небо.
Тогда, наконец, она слезла вниз.
Слоно-люди и их сторожа-грызуны ушли. Мало что двигалось среди пустого, покрытого пылью поля. Тишина была такой же гнетущей, как и жара. Сквозь пыльную дымку ей было видно тёмное пятно на востоке, которое могло бы быть стадом слоноподобных свиней, коз, или даже гоминид. На западе она увидела небольшой проблеск движения — мелькнула бурая шерсть. Возможно, это была хищная крыса со своими детёнышами.
На севере, где вырисовывались сиреневатые очертания гор, она сумела разглядеть тот отблеск тусклой зелени. У неё по-прежнему не было никаких иных стимулов, кроме одного — двигаться прямо в сторону манящего комфорта леса.
Голая и с пустыми руками, она пустилась в путь через равнину, время от времени опускаясь на четвереньки и позволяя своим рукам принять на себя часть её веса. Она была лишь крошечной фигуркой, пересекающей обширный голый ландшафт, сопровождаемая лишь тенью под ногами.
Она совсем не нашла воды, и ей нечего было есть, кроме нескольких пучков редкой травы. Пока она продолжала тащиться вперёд и вперёд, её всё сильнее охватывала жажда. Тишина становилась всё более напряжённой. Вскоре ею овладело такое чувство, словно в её жизни не было ничего, кроме этой прогулки, словно её воспоминания о жизни среди зелени в кругу семьи были такими же бессмысленными, как сны, в которых она падала вниз.
По пологому склону она спустилась к широкой впадине, протянувшейся на несколько
Самое сердце впадины прорезала долина — долина, когда-то созданная рекой — но даже отсюда ей было видно, что долина была суха. Здесь растительность отличалась от окружающей равнины. Тут не было никаких деревьев, росло лишь немного кустарника, и лишь случайные проблески зелени трав. Вместо всего этого здесь раскинулся широкий шелестящий ковёр фиолетовых листьев.
Не доверять ничему новому — это хорошее эмпирическое правило. Но эта обширная низменность лежала прямо у неё на пути, отделяя её от ещё такого далёкого склона, поросшего лесом. Она видела, что здесь не было никаких животных — ни травоядных, ни рыщущих хищников.
Поэтому она отправилась в путь, бдительная и осторожная.
Фиолетово-пурпурный пояс оказался цветами, которые росли густыми куртинами, иногда достаточно высокими, достигающими её талии, среди вытянутых, бледных листьев злаков. Она продолжала идти, пока не оказалась среди крикливо-фиолетового поля. Но воды по-прежнему нигде не было.
Когда-то здесь был город. Но даже сейчас, когда прошло столько времени после того, как город пришёл в упадок, почва оставалась настолько загрязнённой, что здесь могли выживать лишь устойчивые к присутствию металлов растения вроде устойчивых к меди цветов с фиолетовыми лепестками, которые покачивались над землёй.
Постепенно фиолетовые цветы стали расти значительно реже. В самом сердце этого странного места она вышла на пологий речной берег. Русло было сухим, его наполняла лишь гонимая ветром пыль: древние геологические сдвиги давно изменили течение воды, которая прорыла себе это русло. Память слезла с изъеденного эрозией берега и попробовала раскопать пыльную почву, но здесь также не оказалось никакой влаги.
Выбравшись из неглубокой низины, Память вскоре встретила другое препятствие.
Здесь росли деревья — кривые, выглядящие так, словно они из последних сил цепляются за жизнь — и ещё были термитники и широкие, низкие колонии муравьёв, разбросанные, словно статуи, по равнине, которая без них выглядела бы совершенно сухой и безжизненной. Это был не лес — для этого он был недостаточно густым; это был скорее сад, с обособленными деревьями, явно растущими на определённом расстоянии друг от друга, и окружёнными своими собственными небольшими садами из термитников и муравейников. Это были баранцовые деревья, новая разновидность растений. Сад пробудил у Памяти глубинное инстинктивное ощущение тревоги. Что-то внутри неё знало, что это был не тот вид ландшафтов, на котором эволюционировали гоминиды.
Но этот застывший пейзаж, созданный деревьями и термитами, был ещё одним препятствием у неё на пути; он тянулся направо и налево настолько далеко, насколько она могла видеть. И ещё, когда солнце уже стало быстро клониться к горизонту, она всё сильнее ощущала жажду и голод.
Она осторожно двинулась вперёд.
Что-то пощекотало её ступню. Она взвизгнула и отскочила назад.
Она встала на пути двойного ряда муравьёв. Насекомые шли к гнезду и из гнезда — она смогла разглядеть отверстия в земле — по дорожке, протянувшейся к толстым корням одного из деревьев. Она присела и стала прихлопывать муравьёв своими ладонями, сложенными чашечкой. Она сгребла больше пыли, чем насекомых, но сумела сунуть в рот нескольких муравьёв и стала жевать эту вкуснятину пополам с песком. Остальные муравьи ползали вокруг её ног; они были поглощены своими занятиями и не обращали внимания на участь, внезапно постигшую их товарищей.