Эволюция
Шрифт:
В воде что-то двигалось. Сохраняя осторожность, Память бросилась в тень.
Это было крупное чёрное существо — сильное, обтекаемой формы, целеустремлено плывущее в воде. Похоже, что оно перекатилось набок, и в воздух поднялся плавник, несколько напоминающий крыло птицы. Память сумела разглядеть поднимающуюся из воды выпуклую голову с широким клювом, похожим на сито. Из двух ноздрей, сидящих в верхней части поблёскивающего на воздухе клюва, струями била вода, выбрасываемая с резким свистящим звуком. Потом огромное туловище изогнулось и нырнуло обратно в глубину. Перед её глазами в последний раз мелькнул хвост, и затем существо
Вслед за этим гигантом из воды выпрыгнули более стройные тела — три, четыре, пять животных. Они стремительно описывали в воздухе изящные дуги, снова ныряли в море, а затем всплывали, чтобы вновь и вновь выпрыгнуть из воды. Их тела по форме напоминали рыбьи, но эти дельфинообразные существа явно не были рыбами. Они были вооружены клювами наподобие птичьих, вытянутыми в длинные оранжевые щипцы.
В свою очередь, вслед за «дельфинами» появилось ещё больше сопровождавших их существ, которые тоже выпрыгивали из воды и жужжали над поверхностью океана. Они были значительно меньше по размеру, и были настоящими рыбами. Их мокрая чешуя блестела, а плавники, похожие на крылья, трепетали по бокам стройного золотистого тела, когда они совершали короткие и быстрые перелёты над водой.
«Кит» не был настоящим китом, а «дельфины» не были дельфинами. Те крупные морские млекопитающие опередили человечество в процессе вымирания. Эти существа происходили от птиц — фактически, от бакланов с Галапагосских островов в Тихом океане, которые, сдутые встречным ветром с материковой суши Южной Америки, утратили способность к полёту и начали осваивать море. Крылья их потомков превратились в плавники, лапы — в лопасти хвостового плавника, а клювы — в целый спектр специализированных инструментов — хватающих или фильтрующих — для добывания пищи в океане. У некоторых видов «дельфинов» даже повторно выросли зубы их древних рептильных предков: генетический чертёж зубов в течение двухсот миллионов лет дремал в геномах птиц, ожидая, пока наступит необходимость проявить себя вновь.
Медленно и незаметно по любым человеческим меркам времени адаптация и отбор сумели, тем не менее, за тридцать миллионов лет превратить баклана в кита, дельфина или тюленя.
И ещё, как ни странно, все плавающие птицы, которых видела Память, были в некоторой степени наследием Джоан Юзеб.
Пока Память смотрела на них, похожее на дельфина существо выскочило из воды прямо среди тучи летучих рыб. Рыбы бросились в стороны, жужжа плавниками, но клюв «дельфина» щёлкнул, схватив одну, другую, третью из них, прежде чем его гладкое тело упало обратно в воду.
Солнце начало свой долгий спуск к морю. Память встала, почистилась от песка и продолжила свой осторожный поход на четвереньках по краю пляжа, но что-то в вышине не давало ей покоя. Она взглянула в небо, боясь, что это может быть ещё одна хищная птица. Но это был свет, похожий на свет звезды, хотя небо ещё было слишком ясным для звёзд. Пока она наблюдала, он скользил по небосклону.
Светом в небе был Эрос.
NEAR, скромный, давно уже нерабочий зонд, провёл тридцать миллионов лет, плавая вместе с приютившим его астероидом в космических далях за орбитой Марса. Его открытые части были сильно разрушены, металлические стенки были источены до толщины бумаги бесконечными микроскопическими ударами. Если бы одетая в перчатку рука астронавта дотронулась до него,
Но NEAR смог просуществовать до этого времени — он был одним из последних артефактов человечества. Если бы Эрос продолжил свой эксцентрический танец вокруг Солнца, возможно, NEAR смог бы продержаться гораздо дольше. Но этого шанса у него не было.
Пролёт астероида сквозь атмосферу был бы милостиво быстрым. Хрупкий зонд, возвращаясь на планету, где был сделан, исчез во вспышке пара всего лишь за долю секунды до того, как разрушилось само огромное небесное тело, с которым у него так давно было назначено рандеву.
Эволюционные лаборатории Земли много раз перетряхивались чудовищными вмешательствами извне. И вот последовала ещё одна встряска. И над яркой сценой, которую с любопытством наблюдала Память, скоро опустится занавес.
Сама Память выживет, как и её дети, которые появятся у неё в будущем. И вновь начнётся величайшая работа: два процесса, изменчивость и отбор, будут заниматься ваянием потомков тех, кто выжил, заполняя уничтоженные экосистемы.
Но способности жизни к адаптации не были бесконечными.
На Земле во времена жизни Памяти среди новых видов было много эволюционных новшеств. Но всё же все они были вариациями древних тем. Все новые животные были построены на основе древнего плана строения тела наземных четвероногих, унаследованного от первой тяжело дышащей воздухом рыбы, выбравшейся из грязи. И как существа, обладающие позвоночным столбом, все они были представителями одного биологического типа — обширная империя жизни.
Первым великим триумфом многоклеточной жизни был так называемый «кембрийский взрыв» примерно за пятьсот миллионов лет до эпохи человечества. В единой вспышке генетических новшеств родилась целая сотня типов: каждый тип включает значительное число видов, представляющих свой вариант основного плана строения тела. Все позвоночные животные были частью типа хордовых. Членистоногие, крупнейший из типов, включают таких существ, как насекомые, многоножки, тысяченожки, пауки и крабы. И так далее. Первую серьёзную встряску, которой подверглась жизнь, пережили тридцать типов.
С тех пор появлялись и приходили в упадок виды, а жизнь страдала от чудовищных катастроф и возрождалась вновь и вновь. Но не появилось ни одного нового типа живых организмов — ни одного, даже после вымирания на территории Пангеи, которое вызвало самое огромное опустошение. Даже к времени того древнего события способность жизни порождать новшества уже была очень ограниченной.
Живое вещество было пластичным, а бессознательные процессы изменчивости и отбора — изобретательными. Но не до бесконечности. И со временем их способности снижались.
Вся проблема заключалась в молекуле ДНК. Время шло, и молекулярные механизмы, контролировавшие развитие живых организмов, эволюционировали сами, становясь всё более надёжными, более устойчивыми, более отрегулированными. Каждый геном словно переписывался заново вновь и вновь, каждый раз из него вычищались ненужные фрагменты и дефекты, каждый раз улучшалась его связность в целом — но всякий раз уменьшалась вероятность значительных изменений. Необычайно древняя, ставшая консервативной за счёт внутреннего усложнения самих геномов, жизнь уже была неспособна порождать значительные новшества. Старела даже ДНК.